Лесные дали

А лето набирало силу. Земля вступала в пору полного расцвета, когда все кругом сверкает, дышит блаженством и красотой, когда лист на деревьях зелен и чист, а трава сочна и духмяна, когда все кругом, от голубенькой, неброской, но знающей себе цену незабудки и божьей коровки, поедающей тлю, до терпкого жасмина и молодой четы лосей, купается в солнечных лучах; когда солнце отдыхает всего каких-нибудь пять часов, а остальное время ласкает и нежит землю, когда соловьи заканчивают свои ночные концерты, а из дуплянок вылетают птенцы, когда поздними вечерами уже не поют дрозды и над лощинами курятся ядреные туманы, а по утрам зацелованный неугомонным солнцем хвойный лес дышит мягким, уютно-ласкающим теплом, когда бархатистые синеокие ночи полны томных вздохов и горячих поцелуев, а душный полдень вдруг засинеет у горизонта, чиркнет спичкой, добродушно проворчит, брызнув теплым душем по звенящей пчелами гречихе и затем снова улыбнется молодым и задорным солнцем.

Ох этот июнь - ослепительно-игристая пора благодати и полноты, надежд и свершений!

Валентин Георгиевич пришел домой позже обычного. Алла сидела возле калитки своего деревянного с игрушечным резным крылечком дома под молодыми, готовящимися скоро зацвести липами, держала на коленях толстую книгу Болеслава Пруса. Она думала о себе и о Ярославе. Очень много мыслей, острых и неясных, тревожных и безысходных, нахлынуло на нее.

Солнце еще не зашло. Оно долго и как будто неподвижно висело над дальней темнеющей стеной леса, из-за которой четким силуэтом торчали луковицы старинной церкви. И лес, и колокольня показались театральной декорацией. Лишь вокруг главного креста был еще заметен дрожащий нимб. Это солнце отражалось в золоте.

Погорельцев явился розовый от выпитой у Рожнова многотравной настойки, с завернутым в газету этюдом. Остановился возле жены, отдышался и, кивнув на книгу, сказал:

- Дочитываешь?

- Да, - несколько суховато ответила Алла и снова устремила глаза на далекую колокольню. Погорельцев не заметил ни одухотворенного выражения на лице жены, освещенном предвечерними лучами, ни необычности и глубины взгляда.

- А я весь день с Петром Владимировичем по лесам мотался. Начали с Чура и закончили в доме Рожнова, - сообщил Погорельцев и сел на скамейку подле жены. Не спеша развернул этюд, подал жене. - Нравится? Серегин преподнес и мне и Петру Владимировичу. Ничего? Теперь тот букет можно выбросить: эти не завянут.

Как преобразилась Алла! Она легко поднялась со скамейки, выхватила у мужа этюд и, прислонив картон к калитке, стала рассматривать. Лицо ее засияло.

- Какая прелесть! - шептала она. "Значит, помнит, любит, думает обо мне", - билась тревожная мысль.

Алла кивнула мужу:

- Спасибо. Ты, наверное, есть хочешь? Благодарность относилась к художнику, а прозаический вопрос - к мужу.

- Нет, у Рожнова перекусили. На ночь, пожалуй, молока попью, - ответил Погорельцев.

Напоминание о молоке неприятно кольнуло Аллу. Она пошла в дом и долго искала, куда повесить дорогой подарок. Сняв аляповатый офорт, который Валентин Георгиевич подарил ей на Восьмое марта, на его место перевесила свой портрет, а над сервантом, чуть повыше вазочки с засохшим букетом, расцвели ландыши.

Погорельцев сидел на диване и с умилением наблюдал женой Сегодня она казалась ему особенно привлекательной, и он подумал было: пусть бы Ярослав нарисовал ее портрет - во весь рост, и вот в этой желтой юбке и белой кофточке. Сумеет ли? Что-то он не видел у него людей - все пейзажи да цветы.

- Петру Владимировичу нравится, - сказал Погорельцев.

- Кто, что? Художник или его картины?

- И то и другое. Представь, позавчера у Серегина на участке березу спилили, а пень присыпали. Что ты думаешь- взял своего Леля - этого лохматого дьявола, и по следу, как сыщик, пришел в поселок и прямо в дом к Булкину. Есть там такой, вроде Пташки словенского. Научил собаку научил след брать. А прошло со времени порубки ни много ни мало шесть часов. Вот тебе пограничник!

- Не знаю что в нем лучше - лесник или художник, но ландыши эти мне нравятся, - сдержанно заметила Алла.

Погорельцев решил похвалиться перед женой, сказал:

- Петр Владимирович себе сосны выбрал. А мне эти цветы больше понравились. Вспомнил, что ты ландыши любишь, - слукавил Погорельцев, надеясь этой невинной ложью заслужить потерянное расположение жены.

- Ты выпросил? - спросила она. - Зачем же? Может, это его любимые.

- Нет он сам предложил, - запутался Погорельцев.

- Тебя не поймешь: то ты выпросил, то он сам предложил.

"Какое это имеет значение: сам предложил или не сам", - подумал он, вовсе не подозревая, что для Аллы это имело большое значение.

- Не люблю, когда лгут, даже по мелочам, без всякой надобности.

- Ну зачем же так, Аллочка, и совсем я не лгу, - он обнял жену и дотронулся рукой до ее щеки. Она поморщилась, как от оскомины, и отстранила его.

- Не нужно, ты не мыл руки, когда пришел. И потом, от тебя водкой несет. Ты же знаешь - я этого не люблю. К тому же ты совсем заврался.

- Да говорю ж тебе: мне понравились цветы - и он подарил то, что гостю понравилось.