Лесные качели

А познакомились мы с ним поближе на одном товарищеском суде. Он и раньше посещал подобные собрания, но ничем себя не выдавал и мнений своих никак не высказывал.

Случай был вздорный, нелепый и грязный. Жена выгнала мужа, а его в результате хватил инфаркт. В процессе разбирательства выяснилось, что жена-то была фиктивная, а настоящей женой являлась сестра этой жены…

Все это трудно объяснить словами. В общем, так. Они поженились, хотя и не расписались. Муж переехал к жене, и у него освободилась комната. И чтобы комната его не пропадала, они решили ее кому-нибудь продать. Но как продашь — ведь площадь-то государственная, и прописать на нее можно только жену. Вот они и договорились, что сестра вступит с мужем в фиктивный брак, зарегистрируется и заплатит им за комнату. Так и сделали. Но сестра отказалась платить. «Какие, — говорит, — деньги! Я законная жена и прописана на площади мужа. Подавайте куда хотите — сами меня на такое дело подбили…» В процессе их выяснений с бедным мужем приключился инфаркт. Тогда сестра и говорит: «Раз ты жена, то и ухаживай за ним, как жена…» То есть они запутались, кто из них больше жена: та, которая жена, или та, которая по закону… «А мне он на кой!» — кричала на суде одна из сестер. «Сами на такое дело подбили, на родной сестре разживаться вздумали!» — кричала другая. «А что ж ты раньше соглашалась!» — кричала первая. «Да какой он мне муж! Да я бы на него…» И так далее.

Все это не так-то легко было выяснить, но и когда выяснили, никто не мог понять, что же теперь делать и кто должен ухаживать за бедным мужем.

Я долго, мрачно и тупо выслушивал вздорные мнения и препирательства и от растерянности уже ничего не понимал. В зале хохотали, кто-то притащил магнитофон, сыпались провокационные вопросы, — зал веселился вовсю, и я ничего не мог поделать.

И вдруг будто все взорвалось. Никто и не понял, что к чему. Мне показалось, что погас свет и обвалился потолок. Ломая стулья и сметая все на своем пути, наш шеф волной прокатился по собранию и вот уже стоял над нами. «Да как вы смеете!» — заорал он, стуча кулаком по столу. И слов не разобрать, но столько тут было стихийной необузданной ярости и искреннего, святого, точного гнева, что все было понятно.

Стол затрещал… Шеф бросился к выходу. Дверь отворялась на себя, но прежде, чем он это понял, из нее вылетели все стекла.

Этого происшествия никто даже не обсуждал, и сплетен не было. Все будто затаились и даже, как мне показалось, подтянулись.

На следующий день шеф вышел на работу и продолжал руководить нами как ни в чем не бывало. И только стал еще более отчужденным, величественным и неприступным.

А у меня еще долго не выходило из памяти это лицо… Впервые в жизни я видел гнев — не злость, не истерику, а гнев.

И я горжусь, что первый сошелся с ним поближе и заслужил его доверие…

Он приходил обычно в конце рабочего дня и долго расхаживал у меня за спиной, а потом задавал какой-то вопрос или рассказывал случай. Эти его вопросы первое время приводили меня в замешательство, даже в смятение и порой казались мне просто туповатыми. И прошло немало времени, прежде чем я понял, что эта тупость не имеет ничего общего с ограниченностью и умственной ленью действительно глупых людей. Это была тупость первооткрывателя, тупость гения, который привык доходить до всего своим умом и ни одну аксиому не принимать на веру. Утверждают, например, будто он не знает системы CGS. Я не знаю, правда ли это. Сам не раз удивлялся, когда какая-нибудь азбучная истина вдруг приводила его в восторг или повергала в глубокое уныние. Упрется в ерундовую схему и пыхтит, а все ждут в недоумении. А от сложного вопроса отмахнется: ерунда, мол. И понятно, что это не могло не настораживать нашу бойкую, всезнающую молодежь. Отсюда и разговоры о плагиате и сплетни о Фаддее.

Приходит, например, однажды и спрашивает:

— Послушай, а что такое молния?

Я озадаченно кошусь на него.

— Каждый школьник знает, — говорю я, ожидая какого-то подвоха.

— Школьник знает, а я нет, — настаивает он.

— Электрический разряд, плазма… — бормочу я.

— А что такое плазма? — спрашивает он.

— Плазма — это… — и я уверенно начинаю шпарить терминами и формулировками.

— Все-то ты знаешь, — нетерпеливо перебивает он.

— То, что знаю я, известно всем, — обижаюсь я.

— Ничего им не известно, — вздыхает он. — Названия давать умеют, вот и все. Назвали и думают, что познали. А познать можно только все до конца, иначе ты не знаешь ничего. Иначе ты не лучше животного — оно ведь тоже отличает столб от хозяина и, наверное, как-то это для себя обозначает… Копошимся, открываем, и все не с того конца…

В голосе его была тоска.

Но зато открытия и победы его — очень высокого порядка и не сразу доходят до других. Это какое-то перешагивание во времени. Это уже не открытия, это — откровения.

В последнее время мы все чаще разговариваем о молодежи. А так как темы задает обычно он, а у него есть взрослая дочь, я понимаю, что озадачивает его она.