Лесные качели

И мы с ним отправляемся в коридор, открываем там стенной шкаф, где Фаддей хранит свои закуски, на одной полке грибы, на другой соления, на третьей копчения. Отпуск Фаддей проводит в деревне, на заготовительном промысле, как он это называет. И ни у одной бабы я не едал таких грибов и маринадов. Есть у него еще собственного приготовления эссенции — капнешь такую в водку, и она сразу же делается укропной, или полынной, или калгановой. Мы выбрали калгановую.

— Жениться бы тебе, — сказал я, проводя пальцем по пыльному столу.

— Жениться? — с неожиданной живостью откликнулся он. — А что, если на Графине? Такая девка пропадает!

Я очень удивился и, сам не знаю почему, почувствовал себя задетым.

— Во-первых, почему пропадает? А во-вторых, может, она за тебя и не пойдет.

— А я ей шубу куплю — сразу пойдет.

— Какую шубу, зачем ей шуба?

— Шубу все бабы мечтают.

— А откуда деньги?

— А деньги брат пришлет.

— Так и пришлет?

— Дадим телеграмму, вот и пришлет, надо же с ним за картинки рассчитаться.

— Какую телеграмму?

— Ты что же, не знаешь про рояль? — И Фаддей захохотал. — Рояль мы давно продали, еще когда мать болела. Брат тогда в Антарктиде был.

— А если он за роялем приедет?

Фаддей опять захохотал.

— Скажу, что продал только что. Он, мол, деньги задержал, вот я и продал.

Помолчали. Водка была уже допита, и, может быть, впервые мне стало как-то тяжело и душно в захламленной фаддеевской берлоге. Эту историю с роялем я давно знал, и тут вдруг она показалась мне какой-то несостоятельной и пустой. И я заспешил на воздух, так и забыв взять свои пластинки.

Фаддей холодно глядел мне вслед, но мне уже было не до этого, я спешил домой.

В воскресенье пожаловала Графиня, полная энергии, возбужденная и распаренная. Она шумно дышала, обмахивалась платком и, мне показалось, вмиг проглотила весь мой свежий воздух. Весна подействовала на нее как-то слишком возбуждающе, она уже перемыла все свои окна и полы, но энергии не уменьшилось, и, страдая от ее избытка, она прибежала ко мне, чтобы тут же приняться за мои полы и окна. Но, обнаружив, что все уже вымыто, оторопела и чуть ли не обиделась. Она энергично разгуливала по комнате, шумно передвигала столы и стулья, жарко дышала.

И мне вспомнился другой сон, тот, что приснился мне однажды в промозглую зимнюю ночь. Мне приснилось лето. Зной. Прогретый насквозь еловый лесок, знойное тяжелое небо, сонное гудение шмелей, одна ленивая коза, запах полыни… Это был Графинин сон — он так никогда и не сбылся, и от мысли, что не сбудется и тот, другой сон, про дождь, меня даже передернуло.

— Что случилось? — спросила Графиня.

— Зуб, — удачно соврал я и лег на кровать лицом к стене.

Графиня потопталась, разглядывая меня, а потом ушла к Кирилловне. Я облегченно вздохнул, но они там вдруг страшно поругались насчет мытья прихожей. Графиня, кажется, утверждала, что паркет надо мыть раз в году, а то и вообще не надо мыть; Кирилловна же, наоборот, обвиняла Графиню в наглой лени, потому что Графиня только зря пачкает чужие паркеты и суется в чужие дела. Дело дошло до обоюдных оскорблений. После чего они разрыдались, присмирели и, невероятно быстро помирившись, расстались еще пущими друзьями.

Тут я, наверное, заснул.

— Антон Петрович… — ласково пропела Кирилловна. Она просунула голову в мою комнату, и ее маленькие глазки оживленно забегали по сторонам и наконец с нескрываемым любопытством уставились на меня.

— Антон Петрович, вам тут птичку принесли.

— Что?

Я вскочил.

— Птичку, — вкрадчиво повторила она, разглядывая меня с такой лукавой нежностью, будто у меня родился ребенок.

Она отступила, и на ее месте возникла Динка с клеткой в руках.

— Здравствуйте, — вежливо сказала она. — Вы обещали мне помочь. Вот я пришла.

Она протянула мне клетку.

— Птичка, — как дурак, пробормотал я, — канареечка.

— Это снегирь, — строго поправила она. — Сейчас я научу вас, как с ним обращаться. На всякий случай я составила расписание, но оно, конечно, вам не понадобится, вы и так все прекрасно поймете.

Тут я увидал Кирилловну, она все еще стояла в дверях и хлопала глазами.

— Птичка, — пролепетала она, — канареечка…

Но я захлопнул дверь.

— Войдите в мое положение, — удрученным тоном продолжала Динка. — Я рассказывала вам о своих семейных затруднениях. Эта птичка — единственная память о моей бедной матери.

И лицо ее стало таким трогательным и беспомощным, что я почувствовал себя отъявленным негодяем.

— Повторяйте за мной, — продолжала она. — Кормить ее надо три раза в день коноплей.

— Да, — повторил я, — коноплей.

— Каждый день надо менять воду.

— Да, — повторил я, — воду.

— Чистить клетку можно через день.

— Через день, — повторил я.

— Запомнили?

— Запомнил.

— Нет, я вижу, ничего вы не запомнили. Повесим лучше расписание.

И она влезла на кровать и прикрепила к стене листок бумаги в клеточку.

— Вот, — сказала она. — Теперь я могу быть спокойна. Ждите, я скоро за ней вернусь.

Она было пошла к дверям, но на пороге оглянулась.

— Не оставляйте ее одну, особенно по вечерам, она этого не любит.

И ушла, а я долго стоял на месте.

— Чик-чирик, — сказала птичка.

Я подбежал к подоконнику.