Лесные качели

Все было, как он ожидал. Лошадь ела из ведра. Настя стояла возле лошади, и хорошо еще, что не ковыряла в носу, так нелепы были ее косолапые босые ноги и вся детская стойка. Положение фигуры было такое, что если бы ее зарисовать без лошади, то все равно каждому было бы понятно, что эта девочка следит за тем, как кормится лошадь. Некоторое время он разглядывал ее в упор и с удовольствием отмечал, что в ней не только нет ничего рокового, но даже наоборот, она олицетворение будничной, по-домашнему ленивой небрежности, и выражение лица у нее тоже полусонное, заторможенное. Почти идиотично приоткрыты пухлые губы, и взгляд под опущенными ресницами тусклый и бессмысленный. Разве что краски заслуживали внимания, молочная белизна кожи в обрамлении русоватых волос того живого тонкого оттенка, который так тяжело передать на полотне. А когда она подняла глаза и тревожно огляделась, будто ее только что разбудили, он явственно увидал перед собой ее портрет, выполненный в золотисто-зеленоватых тонах, будто молочно-белая лилия на заболоченной глади глубокого омута. Воображение вспыхнуло и заработало с лихорадочной энергией. Он мысленно писал этот портрет, подбирал фон и жадно поедал глазами натуру, стараясь передать на полотне эту волшебную жизнь красок и сочетаний. И тут у него вдруг опустились руки. Перед ним было совершенство, и он бессилен был передать на полотне хотя бы сотую долю этой непостижимой и загадочной живой красоты.

Тут она заметила его присутствие, схватила свое ведро и хотела убежать, но он перепрыгнул забор и преградил ей дорогу.

— Ну чего испугалась? — От смущения он взял какой-то грубоватый тон, нетерпеливый и вызывающий, будто его боль и смятение давали ему право быть с ней бесцеремонным, а ее лишали права на элементарную вежливость. Она же отвечала тихо и смиренно, будто признавала за ним это право. Сначала ее робкий тон смягчил его и даже обескуражил, но потом он подумал, что она разговаривает так со всеми, и разозлился пуще прежнего.

— Чего боишься? — сказал он. — Это мне тебя надо бояться.

— Пустите, — сказала она.

— Ты думаешь, мне легко? — сказал он. — Да меня из-за тебя скоро совсем со света сживут, а ты даже со мной разговаривать не хочешь.

— Ничего я не думаю, — сказала она.

И он понял ее правильно, то есть она вообще о нем никогда не думает. На мгновение какой-то чертик проснулся в нем. А что, если сейчас объясниться ей в любви? То есть по всем правилам хорошего тона просить ее дружбы и благосклонности, может, даже бухнуться на колени для пущей важности. Но тут же он понял, что она не только не поверит ему, но заподозрит какой-то чудовищный новый розыгрыш или подвох и уже никогда не станет с ним разговаривать. И никакими силами не удастся ему убедить ее в том, что она является героиней романа, что он отчаянно и безнадежно влюблен в нее, — нет, этому она не поверит ни за что в жизни.

— Но о чем-то ты все-таки думаешь? — настойчиво спросил он. — Нельзя же не думать совсем никогда.

— Думаю, — тихо согласилась она.

— Но чем? — удивился он.

— О котятах, — сказала она.

— О котятах? — переспросил он.

— У нас в квартире теперь некому топить котят, — сказала она.

— Ну и что? — как идиот спросил он.

— Теперь их будет очень много, — сказала она.

— А кто их раньше топил? — осторожно спросил он и приготовился услышать, что раньше она их топила сама, собственноручно.

— Бабушка, — отвечала она.

Он с облегчением вздохнул.

— А где же теперь твоя бабушка? — поинтересовался он, ожидая услышать, что бабушка уехала на лето в деревню.

— Умерла, — сказала она таким тоном, будто бабушка ее ушла за грибами.

— А, — только и мог сказать он. — А при чем тут котята? — добавил он в недоумении. «Действительно, если бабушка умерла, то котята вроде ни при чем, — теряя нить, размышлял он. — Кто-то из нас явно сумасшедший».

— И что, эта твоя бабушка любила топить котят? — уже с явным раздражением спросил он.

— Нет, — вздохнула она, — очень даже не любила. Только кроме нее никто не хотел это делать ни за какие деньги. Вот ей и приходилось. Она очень жалела кошку Розу, поэтому топила, а потом два дня лежала больная.

— Невероятно, — только и мог сказать он, да и то интонация и слова были позаимствованы у отца, на чем он себя тут же и поймал.

— Может быть, она и умерла из-за этих котят, — прошептала она.

— О господи, — вздохнул он.

— Бабушка верила в бога и говорила, что там будет за меня молиться, — она уставилась в небо, будто надеялась увидеть там свою бабушку.

— А читать твоя бабушка умела? — спросил он, сам не зная почему.

— Конечно умела, — сказала она. — Раньше она была очень знаменитая, ее очень все уважали. Только потом почти все забыли, она очень старая была.

— А кем была раньше твоя бабушка? — спросил он.

— Певицей, — и она назвала имя, до того громкое, что у Славы глаза полезли на лоб.

— Но она давно умерла?! — воскликнул он.

— Нет, недавно, — тихо сказала она. — Этим летом… только.

Она украдкой глянула на него, взгляд был такой, будто она подглядывала за ним из-за угла, точно боясь застать его врасплох.

— Ты чего? — спросил он. — Чего ты?