Лесные качели

Слава следил за стрелкой своих ручных часов, она не двигалась. Казалось, само время остановилось от жары. Он подносил часы к уху — они тикали. До обеда еще оставалось два часа, два невыносимо долгих часа. В припадке отчаяния захотелось хватить часы о камень. Он не представлял себе, как доживет до завтрашнего дня, но и завтрашний день тоже не сулил ничего хорошего. Его лихорадило, голос Натана, голоса детей, их вид и смех, их прикосновения были болезненны и беспощадны. Он чувствовал себя уязвимым, беспомощным. Отвращение, тоска и отчаянье, казалось, вот-вот доведут его до полного исступления. Он сбрасывал одежду, мчался с откоса и нырял в тепловатую болотистую воду озера вниз головой. Он уходил в нее все глубже и глубже, ему казалось, что, как Мартин Иден, он найдет там однажды свой покой. Но вода в озере была мелкой, и, коснувшись песчаного дна, он как пробка вылетал на поверхность. Он лежал на горячем песке, а время по-прежнему не двигалось, будто остановилось навсегда. Постепенно он погружался в прострацию, забытье. Он мечтал уснуть, забыться, но не тут-то было. Стоило ему закрыть глаза — какой-то дурной, очень знакомый голос громко окликал его по имени. Он вздрагивал, вскакивал с сильным сердцебиением, но вокруг все было пусто и никого не было. Он начинал думать, чей это был голос, но, сколько ни напрягался, понять не мог…

Он лежал на песке, ловил ртом раскаленный воздух и думал, что похож на глубоководную рыбу, выброшенную на поверхность со дна моря и теперь расплющенную и растерзанную на морском берегу.

«Мертвый час» после обеда был, пожалуй, любимым часом на дню. Еще раньше он отстоял это право — рисовать в «мертвый час» стенгазету. Это право осталось за ним, и он очень дорожил этим часом тишины и покоя. В полуденный зной над притихшим лагерем, когда замирало все вокруг, и время уже точно останавливалось, и солнце, одно солнце царило в небе, и будто все уже вымерло в его беспощадных лучах, — этот «мертвый час», в середине безумного дня, был для Славы единственным часом передышки, когда можно было перевести дыхание, расслабиться, навести порядок в своей душе. Поначалу он рисовал стенгазету и наслаждался тишиной, потом мысли его невольно возвращались к своему злополучному сюжету. Странные это были мысли, никогда раньше он так не думал. Иной раз он записывал их на обрывках бумаги. Записывал не впрок, не для того, чтобы они, эти мысли, сохранились, наоборот, он очень боялся, как бы они не попали кому-нибудь в руки, и всегда тут же уничтожал эти бумажки с записями. Просто один тот факт, что какая-то крупица его сюжета понятна ему и зафиксирована на бумаге, приносил заметное неожиданное облегчение. Это были те бревнышки и досочки, за которые хватается утопающий, спасаясь от разгневанной стихии, барахтается, беспомощный и жалкий.

Он давно занимался творчеством и знал один закон: любое явление, которое тебя так или иначе задело и мучает, исчезает, если суметь выразить его на бумаге, уходит из твоей души и сознания навсегда. Он был абсолютно уверен, что если бы ему удалось выразить на бумаге весь свой сюжет, свою боль и затмение, то он бы избавился от них целиком и полностью. И в то же время он знал, что это не по силам не только ему, но и никому на свете, что нет и не было в мире такого гения, чтобы полностью справиться с этим сюжетом. А все гениальные произведения великих мастеров — всего лишь слабые попытки разобраться в природе этих страстей, но полностью ими не овладел никто.

«Случайная встреча… — писал он однажды во время «тихого часа». — Что значит «случайная»? Какую встречу можно назвать случайной? Подходит ли вообще этот эпитет к слову «встреча»? Случайным может быть несчастный случай, но уж коли два человека встретились среди такого количества людей на этой земле, где их разделяли такие большие расстояния во времени и пространстве, то, видимо, эта встреча не случайна… Человек рождается свободным. Он бы оставался свободным до конца дней своих, если бы не ЭТО. Человек живет свободным, пока не заглатывает эту жирную наживку, и потом обречен всю жизнь трепыхаться в аквариуме на длине лески. Все люди рано или поздно попадаются на ЭТО, иначе люди уже давно бы обрели свою желанную свободу и стали почти богами. А кто же держит леску за другой конец? Природа, бог или черт? Это, наверное, смотря по тому, как сам человек воспримет свою несвободу, как поведет себя в этом сюжете: гордец попадет в руки черта, смиренник достанется богу, а счастливый останется в руках природы-матери».

Последнее рассуждение Слава где-то прочитал, и оно застряло в его голове.

Тут «тихий час» кончился, и Зуев ворвался в штаб. Он часто врывался сюда после «тихого часа». Можно было подумать, что он с трудом переживал эту часовую вынужденную разлуку со своим врагом. Слава еще подумал, что очень странно, почему он не мучает его по ночам. Как видно, Зуев, который не чужд был некоторой романтики, считал это почему-либо неэтичным.