Лесные суровежники

Кивнул Мираш головой, а сам думает: надо бы у верховных справиться, может, и обман какой. Всучить мне хотят абы кого, а там мне, как подобает, готовят…

– Ты, хозяичек, нас слухай, – просунулся Дубовик (такие у него усы длинные, что хоть за уши заворачивай). – Мы тоби зряшное гутарить не будем. То, шо ты хлебосольно нас привечаешь, дюже нас встраивает. И то нас встраивает, шо вершеством своим не кичишься.

Огладил Дорофей богатимую бороду и говорит:

– Ещё хочу совет тебе дать. Ты покуда не практикованный, к человекам не суйся. Судьбы ихнии не нашего ума дело. Наше – за лесом смотреть да зверюшек растить. С человеками свяжесся – век не развяжесся. Там, в верховьях, шибко не разбирают. Чуть что – зараз со свободой попрощаешься.

– И не говори, Дорофеюшка, – поддакнула Супрядиха, – хуже страха нет, как в человечью судьбу мешаться. А на нерозначников наскочишь…

– Про нерозначников и не поминай! – посуровел опять Дорофей и глянул на ключницу волчьим глазом. Да и спохватился тут же: – А что энто у нас певун молчит, отчего не радует? А ну выходь! Спой из старого что-нито, – и сам по сторонам зыркает, лесовинам знаки подаёт, чтобы таимничали, значит, не сболтнули лишнего.

Мираш приметил такую заминку, а виду не подал. Потом, думает, всё равно вызнаю. Стал вместе со всеми певуна слушать.

На серёдку Прохор Литавра вышел. Подбоченился эдак важно и затянул густым басом.

Голос у него и впрямь здорово певкий. Какую хошь песню на все лады может исполнить. Таким густым басом одарён, что если начёт по самому низу брать, то стёкла в окошке трепыхаются. И тут же может так высоко потянуть, как и малому дитяти недоступно.

Все притихли, на чудный голос дивуются, а ещё лише от слов жалистных вздыхают. Исполнил Прохор романс старинный «Я кроме Вас любил ещё другую», потом – «Безумен час», и далее всё такое потянул – душевное, лиричное и трагичное.

Лека Шилка потащила платок к глазам, и у Махи Огрухи слёзы по шёрстке закапали. А Супрядиха как развесёлая была, так с улыбой и слушала, разве умилилась чуть.

– Век бы слухала! – приговаривала она и ёрзала на стулке, оглядываясь по сторонам. – Великий талан! Великий!

А когда Прохор затянул – «Я знал, всё это мимолётно», Дорофей вновь осерчал.

– Экий ты берендей, тоску нагнал, – гаркнул он. – Давай развесёлое что-нито!

Эх, и началось же веселье! А к Мирашу Антип Летошник подвинулся. Тоже он старожитный лесовин, хотя Дорофею сотню-другую лет уступает, и бородёжка у него не такая богатимая, и не клином, а лопатой так-то.

Сказывают, что в его краю самые породистые лоси да олени живут, и косули да кабарожки самые шустрые и ходкие. А людей он вовсе не жалует. И давненько уже, знаешь, эта побида ему на сердце легла. Говорят, лебушей людям простить не может и ещё много всего.

Мало кто из лесовинов теперь помнит, как лебуши выглядели, а птицы и впрямь красивые, на лебедей похожи. Пером тоже белые, только маховые перья красным оканчиваются, словно алая окантовка. И в охвостии красная полоска посерёдке. На голове у лебушей хохолок, как у крохалей, а на шее словно золотой ожерелок.

Раньше лебуши по всей Суленге гнездовали, и даже до тундровых болот Северьяна Стамушника селились, а сейчас их вообще нигде нет.

…Стал Антип про людей худое припоминать, наболевшее Мирашу рассказывать.

– Поначалу-то я не больно озаботился, – говорил он. – Ну, живут – и живите себе. Мне и с лесом хлопот хватает. А потом гляжу: потянули человеки из лесу зайчишек, да тетеревей с глухарями, да рябков с куропями, да утей с гусями. Вовсе это мне не по нраву пришлось. Стерпел всё ж таки. Ладно, думаю, навроде волков пущай будут. Одначе своих волков пришлось подсократить. Для балансу-то… Да только эти ещё хуже волков. Не оченно-то они разбирают – где больной зверь, а который – краса для лесу. И всё молодняк норовят подбить: у тех-де мясо скуснее.

Приглядел я, помню, лосишку на развод. Красавец. Статен. В теле хоть и не сильно грузен, а силён не в меру. Я таких за всё служение раза три и упомню, и то те куда более тучнее были. А вынослив! Уж я спытал его, со всякой стороны посмотрел. Волков на него напустил. Погоняют, думаю, а я гляну, чего стоит.

Слушает Мираш, не перебивает, кивнёт головой, уважит старого лесовина, а сам всё больше по сторонам зыркает – за гостями примечает.