Но эта кочка окружена такой лесной трущобой, глухим болотом, что добраться до нее нелегко, а найти ее очень трудно. Журавль сторожит зорко, слышит удивительно чутко и на всякого врага кидается драться; самка в бой не вступает и старается птенцов увести. Журавлята желто-пуховые, затылки у них не лысые. Темно-красная лысина выступает, когда серая птица уже летает на огромных крыльях и кричит, точно в медный рожок трубит. Пухового журавленка можно принести домой. Он ест червяков, мух, жуков, лягушек, разрезанных на куски, свежую траву, потом хлеб, кухонные остатки, все, что дают курам и уткам. Почему журавлю не есть корма домашней птицы? Он кто такой? Он «журка», он ходит по двору, бегает за детьми, выпрашивает подачки и только посматривает под облака, когда с вышины несется медно-трубный клич пролетающих диких птиц. Домашний журавль не летит за ними, хотя бы его сильные крылья и не были подрезаны.
У него, у рыжего, крошечные дети черны, как уголь. Их всегда много: десяток, а то и больше. Выводятся они из рыжеватых яиц, испещренных рыжими пятнами; и черные пуховички убегают, кажется, в тот миг, как выклюнутся. Коростелиха или дергачиха, не отличимая от ее рыжего супруга, не обижается, когда смотрят ее гнездо, неплохо свитое из сухой травы. Она, отбежав от гнезда, ждет, когда враг уйдет. Тогда она возвращается и усаживается на гнездо, маленькая рыженькая болотная курочка, не умеющая считать: два — три яичка можно унести, она не замечает. Но застать ее на гнезде с цыплятами, кажется, нельзя — разве попасть к ним в тот самый миг, когда они выклевываются. И найти их необыкновенно трудно. Он плут, этот рыжий дергач; он первый мастер затаиваться в густой траве болота, бегать между кочками. Летать он не любит, поднимается неохотно, когда на него чуть ли не наступят. А про дергачат и говорить нечего: черные плутишки так и шныряют по-мышиному, так прячутся, что не всякая собака их отыщет.
Чирок в драку не вступает: слишком мал; что уж тут драться. Но оба чирка, и утка, и селезень, неустрашимо встречают врага, чуть ли не в самую пасть его зубастую лезут: на, ешь меня, маленькую утку, оставь в покое мое гнездо. И хитрят не хуже кряквы.
Утка на воде ест, спит, живет больше, чем на земле, а гнездо устраивает не иначе, как на сухом месте; в болоте, но так, чтобы вода не подступала к гнезду.
Кряква стаскивает в грудку сухую осоку, мелкие ветви, кое-как сплетает их между собой во что-то вроде плоской корзинки и выстилает ее дно сухой травой, пухом осины, перьями, случайно подобранными. Бледно-зеленые яйца утка, сходя с гнезда, прикрывает пухом, надерганным из собственной груди. Заботится о гнезде кряква одна, потихоньку от селезня: если он увидит, то яйца разобьет, гнездо растреплет и ее, утку, оттаскает. Селезень-чирок помогает своей утке приносить веточки и осоку для гнезда. Оно свито поискуснее, чем у кряквы; стенки его высоки и до краев выложены зеленоватыми яйцами. Как маленькая утка ухитряется покрыть и согреть своим узким телом иногда двенадцать яиц? Уточка сидит усердно, изредка на минуту, на две сходит поесть и — опять на яйца, прикрытые пухом. Чирок-утенок очень смешное существо: светло-серый пуховый орех, а по плоскому носу, по лапкам сразу видно, что это утка, не какая-нибудь иная птица. Утята кряквы темно-зеленые, как болотная тина. Они в ней, в тине, и прячутся, пока совсем маленькие. Когда они подрастают; то делаются полосатыми: по желтому пуху темно-зеленые полосы. Такая окраска незаметна среди осоки и камыша, где бегают полувзрослые утята-хлопуны: они долго не могут летать и, спасаясь от врага, прежде чем нырнуть, бегут по воде, хлопая голыми крыльями.
За одной кряквой иногда плавает два десятка разных утят: один в темном пуху, а другие уже хлопуны полосатые. Такого выводка кряква вывести не может; у нее бывает не больше двенадцати утят; значит, остальных она подбирает, где случится.
Если крякву с выводком чем-нибудь сильно напугать, то она поспешит увести утят в более покойное место. Они бегут за ней переваливаясь.