Лесные ведуньи

Потом она положила травы в деревянную ступку, залила их тёмным маслом, взяла горсть соли, пошептала на неё несколько неразборчивых слов и бросила соль в ступку. После этого она начала яростно толочь траву, без конца бормоча что-то себе под нос. Натерев получившейся пряной смесью красное от напряжения тельце кричащей девочки, Захария положила её на пелёнку и, наклонившись, достала из-под стола кадушку с ржаным тестом, которое уже ползло через край.

Чёрный кот, сидящий на лавке, внимательно смотрел на происходящее янтарно-жёлтыми глазами и время от времени мяукал, но старуха не обращала на него внимания. Помяв тесто руками, она вынула его из кадушки и положила на другой конец стола, обильно присыпав мукой. Раскатав тесто ровным кругом, она положила по центру ребёнка и быстрыми, умелыми движениями завернула девочку в тесто, оставив свободными лишь рот и нос. Всё это время она шептала себе под нос заклинания.

Завёрнутого в тесто ребёнка старуха положила на широкую лопату для хлеба, затем открыла печную заслонку и брызнула в печь водой. Внутри всё зашипело, и в избу из печного зева повалил влажный, горячий пар. Сдвинув раскалённые угли в сторону, старуха проговорила:

– Дыши пуще жаром, печка-матушка. Мне девочку нынче испечь нужно.

После этих слов Захария поставила лопату с лежащим на ней ребёнком в печь и, выждав с полминуты, вынула лопату обратно.

– Пекись-пекись, да не перепекись, – хриплым голосом проговорила старуха и облизнула пересохшие губы.

Тесто, в которое была завёрнута девочка, зарумянилось, покрылось тонкой корочкой. Захария наклонилась, принюхалась, покачала головой и снова сунула лопату в печь.

– Пекись-пекись, да не перепекись. Корка налейся золота да румяна, а начинка получись сочна да жирна.

Сказав так, старуха вновь вынула из печи лопату. Отщипнув горячее тесто, она попробовала его на вкус и, сморщившись, сплюнула на пол.

Когда она, задержав дыхание и сжав зубы, в третий раз сунула ребёнка в печь, то печь вдруг затряслась, из неё посыпались искры, вся избушка заходила ходуном. Стол и лавки заскрипели, зашатались, табурет отлетел к низкой двери и глухо стукнулся о неё, пучки трав с сухим шелестом посыпались на пол со стен и с потолка. А потом из печи, из её широкого тёмного зева, послышался гортанный низкий голос:

– Захария, опять дитя печёшь?

Голос звучал жутко, старуха затряслась всем телом, но лопату из рук не выпустила, держала крепко.

– Опять пеку, – ответила она тихим, уверенным голосом.

– Пеки-пеки! Да вспоминай, за что наказана!

В уголках глаз старухи задрожали две прозрачные слезинки. Они покатились по щекам и капнули на седые косы, свисающие до пола.

– Помню-помню, как забыть-то? – тихо проговорила она, сжав рукоять лопаты так крепко, что кривые пальцы побелели от напряжения.

Внутри печи снова что-то вспыхнуло, тлеющие угли вдруг загорелись алым огнём и стали со всех сторон лизать ребёнка, обёрнутого в тесто. Захария услышала детский крик, но не вынула лопаты из печи. Только когда крики стихли, а пламя потухло, она достала лопату и поставила её на стол. С красным, потным лицом старуха подошла к столу, отломила кусочек теста и положила в рот. Прожевав, она проглотила тесто и сказала, обернувшись к печи:

– Хорошо пропеклась девочка. Спасибо тебе, печка-матушка!

Накрыв тесто полотенцем, Захария села на лавку и затянула песню. Голос её звучал печально, в глазах застыла беспросветная тоска.

Ой, лю-лю,
Моё дитятко,
Спи-тко, усни.
Да покрепче засыпай.
Засыпай, засыпай, глаз не открывай.
Все ласточки спят,
И касаточки спят,
Куницы все спят,
И лисицы все спят,
Все тебе, дитятко,
Спать велят.
Засыпай, засыпай, глаз не открывай.
Пусть хворь твоя припечённая,
Злоба злобная, горечь горькая
Вся уйдет из тебя…

Голос старухи звучал на удивление мелодично, песня лилась, струилась по воздуху, словно мягкая атласная лента. Тихие слова взмывали вверх, к потолку, и звенели там маленькими колокольчиками…

* * *

Наталья снова шла к повитухе Устине. Дойдя до её дома, она остановилась, перевела дыхание и принялась громко стучать в дверь. Старуха, отпирая засов, хотела отругать Наталью за поднятый шум, но, увидев бледное, заплаканное лицо женщины, ничего не сказала ей, а молча пустила в дом.

– Ну, что тебе ещё надобно, Наталья? Тороплюсь я! – нетерпеливо сказала Устина.

– Прибежала я… Хотела её назад забрать. А там пусто! Нету уже никого! – выпалила Наталья, уставившись дикими глазами на Устину.

– Ну-ка успокойся, да расскажи всё по-путному, не тараторя! – строго сказала повитуха и усадила Наталью на лавку в сенях.

– Я утром за Аннушкой пошла в лес… Вчера хотела, да гроза всю ночь бушевала. Пришла я, значит, сегодня в чащу, но не нашла её, – Наталья всхлипнула и прижала ладонь к дрожащим губам, – нет Аннушки в лесу ни мёртвой, ни живой…