Лесными тропами к истоку

Соколов заметил знакомых мужиков: Ивана и Митрофана. Иван стоит без шапки в просаленной мазутом телогрейке – он тракторист. Митрофан работает в бригаде лесорубов – чокеровщиком, цепляет поваленные стволы к трактору Ивана.

Тракторист цепко держит Митрофана за воротник и, горячо дыша, приговаривает:

– Давай, я тебе – морда буржуинская, «пятак» начистию!..

– За что такая щедрость? – басовито вопрошает чокерщик.

– Ишь, вырядился в бобра… раньше в бобрах только богатые ходили. Зачем животину сгубил?

– Никого я, Ваня не загубливал, – оправдывался Митрофан, – уж года четыре, как жена купила на барахолке это пальто, аккурат в размер угодила.

– Что-то я твое пальто первый раз вижу.

– Дак, праздник ведь, вот на радости и одел. На душе хорошо, жена настояла: «Походи, – говорит, – милый, в пальто, пусть люди посмотрят – какой ты у меня хороший».

Иван мотает головой:

– Все равно, надо бы съездить на всякий «пожарный»! – придирается тракторист.

– Попробуй, я тебе в ответ так «причекорю», что завтра твои «фары» в кабину не пролезут.

– Ух, ты, геракакал какой! – еще больше взбодрился Иван.

Мужиков пристыдил кто-то из народа:

– И не стыдно вам собачиться, ведь свои – из одной бригады.

– Да, ладно, Митрофан, чего ты своим чекерем грозишь, айда нанесем спиртовую дезинфекцию желудкам, выпьем за мир во всем мире. У тебя сколько в кармане?

– Деньги не зло, зло так быстро не кончается.

Иван с помощником, взявшись за руки, скрылись за скрипучей дверью сельмага. Из темноты, как на свет электролампочки, появился мужичок, имеющий желание сесть кому-нибудь «на хвост». Он любопытствует:

– Скажите, коллеги, водка чай еще не закончилась?

Мужики, знавшие пришельца по кличке – «лесной клоп», – отвечали:

– Чаю на прилавке полно, а водки всем не хватит, но есть трехлитровые «клуши» с красным вином.

– А пиво в столовой есть? – не унимался клоп.

– Пиво в столовой есть, свежую бочку открыли, там тебя ждут!

– А ну, его – пиво. Можно выпить красное вино – оно с красным знаменем цвета одного…

Проходя по улице мимо одинокого дома, егерь заметил у окна дядю Колю. Тот, тоже приметил его и замахал руками, приглашая зайти. Но егерь подал отмашку. Дядя Коля рванулся к выключателю и, давай мигать лампочкой. «Вот, хрен старый, нашел время для общения». Заходя к колченогому старику, Андрею ударил в нос запах мочи, видно, трудно ему на одной ноге ходить «по легкому» ночью на двор, поэтому пользуется он услугами ведра.

– Чего звал? – повышенным тоном спросил Андрей, – домой надо, мокрый весь!

– Андрюш, Андрюша, – зачастил дядя Коля, – прости меня, праздник уже кончается, завтра людям на работу, а я еще ни с кем не поговорил. Ну, маленько выпил, сижу тут один, а душа-то, она… ей напарник нужен. Вот как ты сам мыслишь, а? Прав я? Я счас гармонь достану, все будет веселей.

Инвалид загнул штанину брюк, щелкнул рычажком, его пластмассовый протез согнулся в колене. Протез, крепившийся к худому телу старика ремнями, у Андрея вызвал страх. Дядя Коля полез под кровать и, пока он готовил музыку, Соколов окинул взглядом его квартиру: в углу русская печь, сложенная из красного лапотного кирпича, с подтопком, в другом углу темнел обшарпанный шифоньер для одежды. На стенах – потрескавшиеся обои, на обеденном столе возвышается чернобелый телевизор, над кроватью в деревянной рамке висит старинный портрет – это хозяин в молодые годы с женой. Возле входной двери на табуретке монотонно гудит самодельное зарядное устройство, рядом пыхтит аккумулятор: Дядя Коля имеет автомобиль – инвалидку. Старый закинул ремни гармошки на плечи, ловко пробежав заскорузлыми пальцами по кнопочкам, вздохнув, сказал:

– Я тебе, Андрюшечка, счас сыграю и, наверно, спою.

На его сморщенных желтоватых щеках проступил румянец, он тихо запел хрипловатым голосом:

Ветер тихой песнею над рекой плывет.
Дальними зарницами светится завод.
Где-то поезд катится рельсами звеня,
Где-то под рябинушкой парни ждут меня.
Ой, рябина – рябинушка, белые цветы,
Ой, рябина кудрявая, что взгрустнула ты…

Пожелтевшие от махорки пальцы певца, осторожно и точно перебирают кнопки, ведут мелодию – здесь поет не голос, а больная душа. На последнем слове припева дядя Коля не выдержал, заплакал. Заплакал по-детски, навзрыд. Мелодия разжалобила старика. В этой песне он чувствует нечто большее, чем другие. Его прошлая сознательная жизнь, труд, счастье простого человека навсегда отложилось этой мелодией, как на патефонной пластинке: рябинушка олицетворяла воспоминания. Опустив с колен гармонь, он, всхлипывая, и, сморкаясь, говорил: