Лесовичка

Словно одна и та же мысль пронизала мозг всех мужиков и баб, озлобленных, негодующих и исступленных.

— Вот… вот… — послышалось из толпы неуверенным, срывающимся звуком… — Вот, вот… испробовать надо-ть бы. Ефим верно сказывал: коли христианская душенька, Господь не попустит, огонь не сожжет, коли ведьма, дьяволеныш, лесовичка… туда ей и дорога!

— Туда и дорога! — не то простонала, не то ахнула толпа и придвинулась к Ксане, окружив ее со всех сторон.

Сердце замерло в груди Ксани. Лицо мертвенно побледнело… Колючий холодок прошелся по ее телу зябкими мурашками. Смертельная опасность встала перед ней…

В глухой деревне, отстоявшей от города около ста верст и более семидесяти верст от станции, где дикий и невежественный народ еще слепо и глухо верил в русалок, леших, упырей и домовых, нельзя было ждать пощады для бедной девушки, которую считали за ведьму, за колдунью; в особенности нельзя было ждать пощады теперь, когда винные пары кружили всем головы. Ксаня сознавала это.

Правда, у этих людей нет прямого намерения лишить ее жизни; они просто хотят только испытать, лесовичка ли она. Но как «испытать» — огнем!

Испытать!

Ксаня отлично знает, что значит это «испытание». Из их угрожающих криков она поняла все!.. Какой ужас! О, зачем она пришла сюда!

Если бы она умела молиться, она бы молилась… Но о Боге Ксаня имела какое-то странное, неопределенное понятие. Василий говорил ей: «Бог это сила и высота! Кто Ему молится и просит Его, тому Он помогает, потому Он Милосерд»… Но она не умеет молиться… Ее никто не учил… Ее душа такая, как и у птицы… Темная, маленькая душа…

А крики растут… Крестьяне кричат, точно стараясь перекричать друг друга… Их голоса зловещи… С их криками сливается визг детей и баб и так и сверлит уши…

Взглянула Ксаня на небо… Вызвездило оно… Миллиарды звезд на нем, ласковых, кротких… А над ними Бог! Там над звездами Его престол — так Вася говорит… Видит ли Он ее? И если видит — поможет ли ей, Ксане?

А может быть, не только Он, и мама видит… Может, и мама, и ее мама там, на небе, между ангелами или среди звезд… Ведь умерла она, наверное, умерла… Коли нет целых двенадцать лет весточки от нее — значит, умерла мама… Умерла и… обратилась, может, в ту далекую звезду и светит, и смотрит, и видит…

— Мама! Мама! — помимо воли отчаянно крикнула Ксаня и протянула руки к небу.

— Ишь ты! Заклинает… маму кличет… Ну, берегись, робя!.. Сейчас явится бесова ведьма дочку выручать, — неистово гаркнул чей-то нетрезвый голос, покрыв своим зычным звуком все остальные голоса.

— Ну, робя, тащи девчонку к огню!.. Поглядим, пойдет ли ведьма-матка доченьку спасать…

Анютка первая подскочила к Ксане.

— Иди, поганая лесовичка! — толкнула она ее от дерева.

Толкнули и другие. Забежали сбоку, сзади и, толкая все вперед и вперед, тащили ее прямо к печи…

Напрасно благоразумные, более трезвые из крестьян громко увещевали остальных не брать на душу греха… Темная сила торжествовала…

Ксаню тащили…

Она не упиралась, не протестовала, она не боялась даже… Звезды улыбались ей издали, кивали, словно шептали:

— Ничего, девочка, ничего!.. Скоро, скоро соединишься с мамой!

Но что это?

Какой свет! Какое пламя!

Ксаня взглянула вперед и обмерла. Огненная пещера была теперь в двух шагах от нее. Какой жар!.. Какое прожигающее даже на расстоянии пламя.

Ксаня дико вскрикнула и попятилась.

— Нет! Нет, ни за что! Не ведьма я! Не лесовичка! Пустите! Пустите!..

— А вот увидим! Испытаем! Господь не попустит, коли права! Лезь сама в огонь, что ли! — кричат десять голосов в самое ухо Ксани со злобой и ненавистью.

Замерла Ксаня… Ни чувств, ни мыслей… Один сплошной ужас… Пестрят одежды, белеют лица — не разобрать… Смертельный ужас покрывает все… А пламя рвется из жерла, горючее, стихийное…

Еще минута — и Ксаня, подхваченная руками десятка освирепевших, пьяных мужиков, будет брошена в самое жерло…

Вдруг какой-то странный, тонкий, нежный, но громкий и властный голос раздается позади толпы:

— Пустите меня, пустите!

И две женщины с усилием проталкиваются. Одна высокая, костлявая, в наколке на седых волосах; другая — молодая, вся в белом, вся прелесть и воплощение семнадцатилетней весны.

— Что за шум? Что случилось?

И молодая девушка, опираясь на руку своей компаньонки, пробравшись сквозь толпу крестьян, очутилась лицом к лицу со стоявшей перед печью Ксаней.

— Что ты, девочка? Зачем ты тут? Зачем? И что вы хотите с ней делать? — строго обратилась она к стоявшим вокруг крестьянам.

Последние молчали, смущенно поснимали шапки, картузы и, почесывая затылки, молча и сконфуженно глядели на молодую девушку.

— Что же случилось, наконец? Говорите же! — обратилась она к рослому, почтенному старику крестьянину, который все время удерживал своих односельчан от безумного поступка.

— Да что, матушка Наталья Денисовна, графинюшка молодая! — произнес старик, смущенно переминаясь с ноги на ногу. — Очертели людишки… Бог весть что задумали… Вот оно — вино-то!.. До чего не доведет…

И слово за слово он рассказал о случившемся.