Лесовичка

Они слушали меня, затаив дыхание, с широко раскрытыми глазенками, блестевшими восторгом, несмотря на то, что знали мою сказку про девочку Ксаню всю наизусть.

Зиночка уехала в театр… А я (я была свободна в этот вечер) все еще досказывала мою сказку…

Я довела свой рассказ до того времени, как попала в Розовую усадьбу.

— Ну, а теперь моя сказка не интересна, и вам надо вдобавок идти спать, милые мои! — заключила я неожиданно и стала укладывать детей.

Лишь только они уснули, я прошла в маленькую столовую и села поджидать Зиночкиного возвращения из театра.

На улице темнело. Редкие фонари скупо освещали окраину города. Прохожие отсутствовали в этот поздний час.

Долго ли прождала я так у окна, не помню. Опомнилась я, внезапно услыша чье-то тихое, жалобное всхлипывание. Неужели Долина? Когда она успела приехать? Я подняла голову. Да, это была Зиночка. Но в каком виде!.. Слезы градом текли по ее щекам… Веки были красны и вздуты. На бледное лицо, искаженное страданием, жалко было смотреть.

— Зиночка! Что с тобою?

Я бросилась к ней, схватила ее руки. Она зарыдала.

— Выгнала… выгнала… как собачонку выгнала из театра!.. И за что? За что? «Мне, говорит, бездарности не нужны. Театр не богадельня и не странноприимный дом. Никто не виноват, что у вас двое детей и никаких средств после мужа… Очень грустно, но держать вас в труппе я и мой сын Поль не можем. Вы нам не нужны…» Так и сказала, как отрубила… Господи, да за что же? За что? Что я сделала ей? Бедные дети! Бедные Валя и Зека, что будет с ними!..

Что она сделала Истоминой? О, этого никто не знал и не знает…

Дела театра шли превосходно, и не было никакой необходимости сокращать труппу. Если Зиночка и не обладала выдающимся талантом, она считалась все же очень полезною и прилежною артисткою и не раз выручала труппу, то играя за других, то исполняя самые ничтожные роли. И Арбатов очень ценил ее! Не то новая наша директриса — Истомина. Она с первого же дня дала почувствовать Зиночке, что недовольна ею. Но никто все-таки не мог предвидеть, что она поступит с ней так жестоко.

«Не надо много унывать. Бог с нею, — подумала я. — Не умрут Зиночка и ее дети, пока я служу в театре. Но не поступит ли Истомина так же и со мною? Нет, нет, ведь все в труппе знают, что публика меня любит, что меня принимают с восторгом, что я нужна для успеха театра. Поэтому, хотя — я знаю — Истомина меня ненавидит, она все же будет меня терпеть. Ей просто невыгодно расстаться со мною. А моего жалованья вполне хватит на маленькую семью».

— Зиночка… успокойся… Не все еще потеряно, — заметила я. — Мы с тобой друзья, а помощь друга не может быть помехой. Я же рада работать на тебя и на твоих детей, как…

Она не дала мне договорить, схватила мои руки и порывисто поднесла их к губам.

— Ты ангел, Корали! И Господь вознаградит тебя.

Марта… 190… г.

Так вот оно что!

Как низко, как подло была разыграна вся эта гнусная история!

О, какая мука, какая пытка!

Старый лес! Ты чуешь, что они сделали с твоим ребенком, старый лес?!

Сегодня суббота, и спектакля не было, зато Истомина назначила репетицию новой пьесы «Дикарка», предложенной для постановки еще покойным Арбатовым. В этой пьесе Сергей Сергеевич назначил мне лучшую роль. Я заранее работала над нею, заранее обдумывала каждое слово, каждый штрих, прошла ее раз пять с моим благодетелем и бесконечно радовалась, когда он хвалил мою читку, мой тон.

Когда я пришла на репетицию, все были уже в сборе. Недоставало только старухи Ликадиевой, папы-Славина и Миши. Я вспомнила, что они не заняты в пьесе, и безотчетная тоска сжала мне сердце.

— А-а, госпожа знаменитость! — встретила меня Истомина, и саркастическая улыбка заиграла на ее крашеных губах.

Я смутилась. Такое обращение не предвещало добра.

Истомина долго и пристально смотрела на меня злыми сощуренными глазами и молчала. Потом, глядя все так же на меня в упор, заговорила с расстановкой, отчеканивая каждое слово:

— Послушайте, Корали, я должна серьезно сказать вам, перед тем как разрешить вам играть роль, которую поручил вам покойный Арбатов: боюсь, что вы не справитесь с нею. Обижать я вас не хочу, но и провала спектакля не могу допустить тоже, а поэтому, прежде чем приступить к репетиции, присядьте сюда и прочтите эту роль нам вслух… А мы все прослушаем вас и решим, можно ли вам играть ее.

Что это? Экзамен?

Вся кровь бросилась мне в голову. Я хотела наговорить грубостей, дерзко швырнуть моей мучительнице тетрадь в лицо…

«А Зиночка и ее дети? — вихрем пронеслось в моих мыслях. — Что будет с ними, если я уйду из труппы!.. Ведь отныне я единственная поддержка и кормилица маленькой семьи». И подавляя в себе приступ бешенства и гнева, я храбро развернула тетрадь и прочла первые фразы. Увы! мой голос дрожал, мое сердце сжималось от незаслуженного оскорбления… Я не могла сразу войти в роль. Слишком много посторонних волнений угнетало меня, чтобы я могла забыть все окружающее и увлечься ролью.