Лесовичка

Круглые и без того глаза Погониной округлились еще больше.

– Кто это сказал? Игранова, ты? – визжала она.

– А хоть бы и я! – раздался голос Играновой.

– Дерзкая! Ну, хорошо!.. Мне нет дела, почему вы все не выучили. Вы обязаны были выучить… Игранова, выходи к доске, отвечай хребты… проговорила или, вернее, прокричала рассвирепевшая учительница.

Вся бледная от злости, она застучала при этом кулаком по столу кафедры и затопала ногой.

Игранова поднялась нехотя с черной деревянной скамьи, приделанной к пюпитру, за которыми сидели пансионерки во время уроков, и, не торопясь, подошла к карте Европы, развешенной на черной же классной доске.

– Отвечай, какие есть хребты.

Черные глазки Играновой заискрились насмешкою. Девочки замерли в ожидании какой-нибудь выходки, на которые была великая выдумщица их общая любимица.

С последней скамьи тянулась Паня Старина, дочь труженицы прачки, бесконечно старательная в учении девочка и первая ученица.

– Катя, Бога ради, не выкинь чего-нибудь… Молчи лучше!.. – шептала она чуть слышно по адресу «мальчишки».

– Старина, уймись! – резко крикнула учительница, и багровые пятна румянца зажглись по ее прыгающим от волнения и гнева щекам.

– Игранова, отвечай, какие знаешь хребты!

«Мальчишка» подняла голову. Улыбка змеилась в уголках пухлого ротика Катюши, сверкала в ее живых черных глазах. Она с усилием проглотила слюну, как бы собираясь с силами, вздохнула полной грудью и выпалила сразу, делая невинное лицо:

– Я знаю хребты спинные, человеческие, коровьи, лошадиные, собачьи…

– Что-о-о?

– Кошачьи, крысьи…

– Молчать!

– Лисьи, волчьи…

– Дерзкая! Стой…

– Свиные, поросячьи…

– Тебе говорят молчать!

– Молчу!

Черные глаза так и сверкают, так и сыпят потоки смеющихся искр.

Монастырки давятся от хохота. Даже на угрюмом лице Ксении выдавлена улыбка.

– Игранова, на колени! – вся зеленая от гнева командует учительница.

– Стою!

И Игранова, точно деревянная кукла, опускается на пол, вызывая невольный, хотя и сдерживаемый смех всего класса.

– Это уже чересчур! – шипит учительница. – Игранова, вон! Из класса вон!

– Ухожу!

Катюша, как автомат, поворачивается к двери и деревянной походкой, какою ходят заводные солдаты на прилавках игрушечного магазина, направляется к порогу.

Степень гнева учительницы не имеет границ.

– Она думает… она думает… что… что… у нее отец полицеймейстер, и ей… все спускаться будет!.. – бормочет она себе под нос. – И это духовная пансионерка, это… это монашеская питомица!.. Бесстыдница!.. Дерзкая!..

И, полная злобы, Погонина соскакивает с кафедры, бежит на середину класса и выталкивает за дверь Катюшу. Катюша сначала упирается. Это выходит смешно. Девочки тихо, чуть слышно, задавленно хихикают. Затем, с умышленной поспешностью, Катюша выскакивает за дверь. Погонина, багровая от злости, оборачивается к классу.

– Кто смеет смеяться? Кто смеет смеяться?! – кричит она, и заметив слабую улыбку на обычно угрюмом лице Марко, закипает новым приливом гнева.

– Аа! Так-то! Новенькая! На колени!

Ксаня удивленно подняла голову. Ее черные глаза спрашивали, казалось:

– «Почему должна я встать на колени?»

– Молчать, и сейчас же на середину класса на колени! Слышала?!

Ксаня не двигалась.

– За что? За что? – послышались кругом негодующие голоса.

– За что? За то, что эта дерзкая смеялась, осмелилась смеяться, заикаясь, кричала учительница.

– Мы все смеялись… Все… Не одна Марко! Всех ставьте на колени, Анна Захаровна, всех!..

– Нет, не все… Я видела… Она одна только… Да будешь ли ты слушаться меня, наконец? – обратилась Погонина к Ксане.

Голос ее дрожал и срывался.

Ксаня по-прежнему сидела, не трогаясь с места. Ее сильные, смуглые руки скрестились на груди. Мрачные, угрюмые глаза молчали. Рот, твердо сжатый, тоже молчал.

Погонина подошла к ней почти вплотную.

– Дрянная, вконец испорченная девчонка!.. Я буду жаловаться матери Манефе… Другая бы на твоем месте каялась, смиренничала, стараясь загладить свою вину…

– Какую вину?

Глаза Марко вспыхнули. Она стремительно вскочила и вытянулась во весь рост.

– Какую вину? – грозно сдвигая свои и без того сросшиеся брови, вся загораясь страстной ненавистью, прошептала она.

Погонина невольно подалась назад. Что-то жуткое почудилось ей в грозно-красивом лице этой полудевушки-полуребенка.

– К матери Манефе!.. Сию же минуту к ней!.. – хриплым голосом произнесла она. – Вы все от рук отбились… Вы… вы… – и, широко размахивая руками, она вылетела из классной.

Глава VIII Два письма. – Импровизация. – Неожиданный результат

Гулкий звон, раздавшийся по всему зданию пансиона, возвестил об окончании урока.

Одновременно с ним просунулась опять в класс лукавая Катюша.

– Что, ушел этот идол? – прозвенел смехом голос шалуньи.

– Катя… Катюша… Мальчишка!.. Что ты наделала?!

И моментально проказница была окружена со всех сторон.

– Что я наделала, а? Ничего! Просто ничего! – беспечно тряхнув своей стриженой головой и белой косынкой, произнесла она.

– Да ведь тебя на публичную отповедь, пожалуй, еще потащут!.. Ведь ужас-то какой! Надерзила как сове нашей!