Лесси

— Улю-лю! Гейо!.. Ой, зашиб колено!

Они бойко улюлюкали и с веселым жаром всеми силами старались помешать людям с сеткой — делали вид, что помогают загнать собаку в угол, а сами норовили при каждой возможности толкнуть их, как бы ненароком.

Но облава понемногу пошла как должно. Лесси оказалась припертой к стене. Кольцо людей стягивалось. Прямо перед ней было открытое окно. Она вскочила на подоконник и остановилась в колебании: внизу под нею был двор, где все еще стоял фургон. А прыгнуть надо было с высоты добрых двадцати футов — и прямо на асфальт.

Люди уверенно подходили. Они знали, что отсюда ей не спрыгнуть. Они расправили сетку.

Стоя на самом краю, Лесси задрожала. Поодаль, влево, была крыша фургона. Тут высота не превышала десяти футов, но фургон стоял далековато. Лесси сгорбилась, перебирая лапами, как будто нащупывала более верную опору. Ее мускулы подрагивали.

Собака не то что кошка. Собаки, как и люди, научились бояться высоты. Однако это был единственный путь.

Подобравшись, напрягши все мускулы, Лесси замерла на месте. И прыгнула. Она метнулась насколько могла вперед, нацелившись на крышу фургона. Еще летя по воздуху, она уже знала, что упадет ближе. Чувство времени и чувство равновесия сказали ей, что не удастся благополучно приземлиться.

Она вытянула передние ноги и чуть задела ими самый край. Одну секунду она висела на когтях, задними ногами царапаясь в борт. Потом тяжело упала наземь. И лежала, оглушенная.

Наверху, в зале суда, в окнах выстроились лица. Ловец испустил резкий крик:

— Теперь не уйдет!

Они с товарищем повернули было; но их остановил резкий окрик. Судья хмуро поглядел на них, а когда заговорил, со всяким весельем на этот день, казалось, надо было распроститься.

— Вы в зале суда. Извольте выйти чинно и тихо. Джентльмены, прошу. Перерыв я объявлю своевременно.

Застучал молоток, и все встали, потому что раскатилось вековое судейское: «Слушай!»

Двое ловцов, ворча под нос, медленно шли к дверям. Выйдя наконец в коридор, они кинулись бегом.

— Распроклятая собака! — пропыхтел старший из двух. — Ну, я ей покажу! Дайте мне только…

Но, выскочив во двор, они оторопели. Глядят по сторонам. Вот фургон. Вот место, где Лесси лежала, оглушенная. И, однако, ее здесь нет! Во дворе пусто.

— Ну, Доннел, хорошо, когда на этом не кончатся все чудеса этого распроклятого дня! — пыхтел старший. — Она же, конечно, убилась насмерть — так где же она?

— Перелезла через стену, мистер Фергюссон!

— Шесть футов… И не могла же она не убиться насмерть. Это никакая не собака, Доннел. Это распроклятый вампир.

Они пошли назад, в свою контору в подвале.

— Мистер Фергюссон, вампир — это ведь крылатая тварь?

— Точно, Доннел. Потому я и назвал ее вампиром. Животному нужны крылья, чтоб перебраться через эту стену.

Доннел почесал в затылке.

— Я когда-то, — сказал он, — видел в кино картину про вампиров.

Старший принял строгий вид:

— Куда это годится, Доннел! Я ломаю голову над делом — над очень важным делом, так ведь? — а ты тут мелешь мне про кино!

Ты никогда не продвинешься по службе в муниципалитете, если и впредь будешь так же. Вопрос, стало быть, такой: как нам быть с собакой?

Доннел выпятил губы:

— Я не знаю…

— А ты подумай. Что бы ты стал делать, если бы ты был один?

Доннел погрузился в мрачное раздумье. Наконец по его лицу как будто пробежал солнечный луч.

— Сядем в наш фургон и поедем по улицам и будем разъезжать, пока опять не наедем на нее!

Старший покачал головой с таким видом, точно разочаровался во всем роде людском.

— Доннел, неужели ты так никогда и не научишься?

— Не научусь? А чему это я сейчас не научился?

— Смотреть на время, смотреть на время! — веско сказал Фергюссон. — Сколько раз я тебе говорил? Раз ты на казенной службе, ты должен соблюдать свои рабочие часы. Ты только раз начни работать всечасно, день и ночь, — и кончено: они уже станут ждать от тебя того же всегда.

— Оно, конечно, так. Я и забыл.

— Забыл! Ты забыл! Так вот, ты не забывай. Бери пример с меня, мой мальчик, тогда ты кое-чего добьешься.

У младшего был пристыженный вид.

— Так-то! — сказал тот. — Пораскинешь умом — и ногам покойней. Теперь что мы должны сделать? Мы должны написать рапорт.

Он взял карандаш и бумагу. Долго сосал кончик карандаша.

— Нелегкое это дело, Доннел, — сказал он наконец. — Это же черное пятно на моей служебной репутации. Я здесь двадцать два года, и ни разу за всю мою службу не бывало случая, чтобы собака ушла. Я просто не знаю, как о таком доложить.

Доннел почесал в затылке. И тут его осенило:

— Послушайте, а что, если вы попросту забудете? Не доложите о ней вовсе ничего?

Старший удивленно поглядел на него:

— Пожалуй, голова у тебя, Доннел, не совсем пустая. Ты наконец кое-чему научился. Но ты забыл одну оч-чень важную вещь: происшествие в суде. О нем непременно пойдут шуметь!