Лестница Пенроуза (СИ)

Рубашки у карт были странные – с черно-белой фотографией какой-то женщины… Артур поднял одну и пригляделся – да, точно, Эдит Пиаф. А вот джокер оказался еще интереснее – на плотной желтоватой бумаге красовался изогнувшийся черный кот с издевательски оскаленной красной пастью и в шипастом ошейнике.

Но Артур совершенно зря отвлекся от поля битвы – кот от защиты быстро перешел к атаке, и теперь предметы летели в сторону Имса, как из пулемета, причем из разных углов комнаты – кот метался от шкафов к карнизу, с карниза прыгал на люстру, с люстры – снова на шкафы, а откуда брался град разнообразных вещей – вообще было непонятно, квартира эта была изучена Артуром вдоль и поперек, и ничего из того, что неслось сейчас в Имса, он не узнавал.

Здесь были рыжие и черно-белые ретро-открытки из разных мест и такие же старые фотографии, пустая бутылка из-под виски с британской этикеткой, виниловые пластинки, в дополнение к которым с угла одного из шкафов с глухим грохотом обрушился граммофон; из-за карниза упала и разлетелась листопадом пачка долларов, потом оттуда же посыпались игральные фишки, дальше вообще пошла чертовщина – откуда-то молнией прилетело почерневшее деревянное распятие, явно католическое и очень старое, в паре с ним – такие же старые четки, потом в ход пошел артуровский глок, с того памятного вечера преспокойно лежавший в тумбочке в другой комнате, а затем Имсу метнулась в лицо и накрыла его с головой какая-то синяя тряпка… Люстра брызнула осколками, потом послышался звон разбитого окна, и Мерлин черной молнией вынесся на балкон, испуская злой высокий вой.

Имс опустился на пол и стянул с лица тряпку.

Бедная люстра над его головой продолжала раскачиваться по широкой амплитуде, делая почти полный круг. Комната выглядела так, словно в ней только что взорвалась лавка старьевщика.

– Знаешь, – сказал Имс, и невозможно было понять его интонацию. – А ведь я уже видел эту вещь.

Он держал в руках синюю ткань и пристально ее рассматривал. Ткань, как оказалось, имела вполне четкую форму и практическое назначение.

– Это же пиджак Пола, – почти безжизненно резюмировал Имс.

Артур внезапно почувствовал, как к горлу подкатывает истерический хохот. Он наклонился и поднял с пола незамеченный раньше среди пестрой груды маленький блестящий предмет.

– А это – ошейник Мерлина. Тот самый ошейник, Имс.

Имс посмотрел на пиджак и ошейник и бессильно откинулся на сиденье сзади стоявшего кресла.

– Вот же мерзавец, – сказал он.

Искать Мерлина дальше Имс не пошел – видать, ему хватило эмоций.

– Он у Эльвиры, наверное, – выдвинул догадку Артур. Он был почти уверен в этом.

Имс махнул рукой и прошел на кухню. Достал из бара виски, разлил по стаканам, молча пододвинул Артуру.

– Тебе уже ничего не удивляет, как я посмотрю, Арти?

– Имс, ну это же ты был уверен, что тебе удастся добиться правды! Ну вот, добился… А если бы ты схватил Мерлина… и обнаружил, что душишь голубоглазого брюнета? Я не думаю, что тебе хочется выяснять отношения с Бессуном, он мне вовсе не показался кротким парнем!

Имс нервозно содрогнулся, очевидно, представив Пола в ярости.

– Так к Эльвире не пойдешь?

– Что-то не хочется, – промямлил Имс. – Что ты там говорил про отражение в зеркале? Надо сначала запастись святой водой.

– Может, все же одну ночь нам удастся поспать нормальным, здоровым сном, чтобы завтра все хорошенько обдумать? – спросил Артур, хотя даже скорее не Имса, а кого-то неведомого, у кого были на все свои планы.

– Да, может, удастся? – в тон ему спросил Имс.

Впервые за долгое время, ложась рядом, они даже не подумали о сексе. Они действительно надеялись, что их хотя бы на этот раз до утра окутает блаженная темнота без образов и видений.

Однако Имс, видимо, сильно всполошил какие-то силы, потому что приснилось Артуру нечто совершенно невообразимое.

***

Его Высокопреосвященство кардинал Эрнесто Мария Клаудио да Серда, граф де Перельядо, архиепископ севильский в эту едва начавшуюся, благоухающую, словно пропитанную ароматами ночь сидел в своем кабинете как на иголках. Он уже, наверное, раз десять, поменял местами тяжелую бронзовую чернильницу и кожаный бювар с затейливым узором, переложил с места на место бумаги, попытался читать поданные на его имя прошения (из этого ничего не вышло, так как смысл просьб странным образом ускользал от него), перебрал и переворошил рассортированные секретарем письма и, в конце концов, чтобы успокоиться, взял в руки молитвенник.

Молитвенник так и остался лежать нераскрытым в кардинальских пальцах, а сам кардинал невидящим взглядом уставился в кипы буйно цветущей сирени за окном. Ветер играл с тяжелыми, налитыми гроздьями черно-фиолетовых в прозрачной севильской ночи соцветий, и в шевеленьях этих мерещилось кардиналу что-то неприличное, почти порочное.