Лестница. Сборник рассказов

Потом является ночь, зажигает жёлтый фонарь и вешает его аккурат над огородом Тиимо. Тиимо–о–о! – тихонько зовёт ночь, но старый плотник не слышит, он до сих пор копошится в своей сараюшке, которую с гордостью называет «столяркой». Я вижу, как под его рубанком золотистым рулетиком масла образуется сочная стружка, чувствую медовый аромат свежеструганого дерева и железистый запах потной спины Тиимо, слышу, как он напевает что–то себе под нос – он всегда напевает, когда работа спорится. И невдомёк ему, что лучше бы послушать деревенского дурачка – пойти в дом, закрыться там на все запоры, завернуться в полотно, постиранное с чемерицей, полынью и желтоголовником, и молиться святой Тасме и святому Миккеле, чтобы уберегли от лютой смерти.

Я сижу на укропной грядке, на влажной от росы земле. Тишина. Только и звуков, что поскрипывает старый вяз у самого крыльца Тиимо, да квакает где–то далеко лягушка.

Черви выползают бесшумно. Они выползают из моего пупка, из ладоней, меж растопыренных пальцев на ногах, из паха, из ноздрей, из ушей… Невидимые в полумраке, медленно, но неудержимо они ползут, словно живые бурые плети, к дому Тиимо, старого Тиимо, который сейчас что–то плотничает в столярке и, конечно, не дуёт в свой отвислый рыжий ус.

А ведь я давеча говорил тебе, Тиимо. Я предупреждал.

Белая корова в красном сарафане

Шоссе ползёт навстречу, исчезает под брюхом «Камаза», словно тот заглатывает бесконечную «кишку». Дым беломорины наполняет кабину едким запахом непомерного акциза. Полуденное солнце жарко ластится к щеке, томит горячими поцелуями до испарины на лбу. По сторонам – поля, поля, поля…

Толик – дальнобойщик; он четвёртые сутки на пути из Москвы в Тюмень. Рубаха на волосатой груди расстёгнута до пупа, взгляд упирается в горизонт, руки привычно и почти равнодушно лежат на рулевом колесе.

На пассажирском месте сидит Людвиг и играет на губной гармошке. Толик не очень помнит, когда и где подсадил этого чудика. Кажется, на сорок первом километре, у деревушки со странным названием Вена.

Толик внимательно слушает и кивает в такт губной гармонике, из которой Людвиг старательно выдувает отрывистые неуверенные ноты. У пассажира получается плохо, отвратительно получается, совсем не то, чего пытается от него добиться дальнобойщик Толя. Шофёр готов бросить руль и сам взяться за инструмент, но вспоминает, что на губной гармошке последний раз играл в детстве – на пластмассовой, за двадцать восемь копеек, из «Детского мира». Да и руль бросать нельзя.

А Людвиг старается вовсю, но… чёрт бы его побрал, глухой он, что ли?!

– Ну куда, куда! – нервничает Толик. – Ты чего, не слышишь, что у тебя «ре» падает?

Людвиг виновато хлопает глазами, робко улыбается, открывая отсутствие пятого зуба слева.

– Вот смотри, – запальчиво продолжает Толик, – у тебя там идёт «та–ти–ту–рим–па–рааам», так?

– Так, – кивает Людвиг и хлопает глазами.

– Ну вот. Вот там у тебя «ре» и проваливается, неужели сам не слышишь? Выше надо на полтона. Ну–ка, давай, возьми с диезом.

– Ага, – радостно кивает Людвиг и подносит гармошку к губам.

«Та–ти–ту–тум–па–пааам» – играет он.

– Тьфу! – в сердцах произносит Толик, удивляясь Людвиговой непонятливости. – Ну что ты заладил, ей богу, а?! Ты можешь ми–бемоль взять?

– Могу, – неуверенно произносит Людвиг.

– Так возьми, чёрт тебя возьми! – сердится Толик.

«Та–ти–ту–рим–па–бааам» – берёт Людвиг.

Нет, нет, всё не то.

«Та–ти–ту…»

– Ну куда, куда ты гонишь, а?! – Толик сердито выплёвывает беломорину в окно, качает головой.

«Та–ти–ту–рим–па…» – выдувает Людвиг.

– Трудно, поди, быть неумехой? – саркастически вопрошает Толик. – Ты сам–то себя слышишь?

– Нет, – чистосердечно признаётся Людвиг.

– Оно и видно, – усмехается Толик. – Дай мне начало.

«Та–ти–ту…»

– Стоп! Слышишь?

– Нет.

– Блин! Вот так надо: «та–ти–та–рам–па». Сечёшь?

– Секу, – покорно соглашается Людвиг.

– Изобрази.

«Та–ти–ту–ру…» – изображает Людвиг.

Толик безнадежно качает головой, плюёт в окно, шевелит губами, беззвучно выдавая непотребные слова.

– Ну ты вообще… – обречённо произносит он уже в голос. – Выбрось свою гармошку и уйди в монастырь с глаз моих.

– Я хотел одно время, – на полном серьёзе отвечает Людвиг. – Но музыка победила.

– Это она погорячилась, – усмехается Толик. – Дай мне «ми–бемоль».

Людвиг послушно даёт требуемую ноту.

– Вот, – кивает Толик. – Запомнил?

– Запомнил.

– Теперь дай вступление.

«Та–ти–та–рам–па–даам…»

На этот раз Толик отчасти доволен. Это почти то, что надо. Но – почти. То есть, не совсем то, но очень близко.

– Запомни, старичок, – говорит он, добродушно щурясь, – в любом музыкальном произведении главное – вступление, зачин. Хорошее начало полдела откачало, как говорится. Но оно, опять же, и самое сложное.

– Да, – соглашается Людвиг. – Вступление – это очень трудно.

– Угу. Как начнёшь, так и кончишь. Начнёшь бодро, и кончишь весело. Начнёшь в миноре, так и кончишь абы как… О чём это я?.. А, ну да. Давай, ещё разок.

Людвиг даёт.