Лестница в небо или Записки провинциалки

Я извертелась у узкого подоконника, втягивая в себя вкусные запахи. Так хотелось туда, в чужую компанию, во двор, под звёздное небо, есть мясо, пить вино и смеяться без причины. Просто потому, что ты молода, свободна и бездумно наслаждаешься Богом тебе отпущенным временем.

Свобода! Как мучительно я страдала без тебя, а обретя, не знала, что с тобою делать.

Веселье между тем набирало силу. Увели спать детей, а мужики продолжали пить, заметно хмелея. Голоса за окном крепчали и звенели — хриплые мужские и визгливые женские… Испанская посиделка до боли напоминала русскую — так же много пили и так же неистово веселились..

Уже Ханигман перебралась в спальню, а я всё сидела у окна, не зажигая света.

Игорю даже не пришлось швырять камешек в окно, я его увидела сразу, как только он вынырнул из темноты, белея светлой одеждой.

Трудно описать, как я ему обрадовалась. Это не была радость женщины, встретившей возлюбленного после долгого ожидания, это не была радость предвкушения приятного свидания. Подобное чувство я, помнится, испытывала лишь в детстве, когда мама приходила меня забирать вечером из детского сада.

Всё, закончен этот ужасный день среди противных дерущихся детей, равнодушной воспитательницы, ворчливой нянечки. Мама пришла! Родная, светлая, в ореоле кудряшек и вкусных запахов. Пора идти домой, крепко держась за надёжную мамину руку, зная, что тебя она защитит и окружит заботой и комфортом.

Это была радость от встречи единомышленника, человека, имеющего такой же, как и у тебя, опыт, и такие же проблемы, и пол его стоял на последнем месте.

Я не могла ни кокетничать, ни набивать себе цену — это было бы смешно. Пришёл человек, который принял участие в моей судьбе, выручил, не остался равнодушным к случайной попутчице. И какое мне дело до того, что он налысо брит, поминутно сплёвывает и повторяет: «Не ссы, сестрёнка, пробьёмся!»

На цыпочках, сдерживая рвущееся сердце, я спустилась по скрипучей лестнице вниз, ежесекундно молясь и заклиная, чтобы не разбудить могучую старуху. Отойти от дома я решительно отказалась, и мы с полчаса просидели на нижней ступеньке, взахлёб поверяя друг другу самое сокровенное.

С тех пор самой большой радостью для меня был приезд Игоря, который зачастил в Нью-Йорк. Мне почему-то хотелось надеяться, что приезжал он потому, что хотел видеть меня, а не в поисках работы по официальной версии.

Наступила чудесная для Нью-Йорка пора, осень. Моя первая американская осень. Спала удушающая жара, ранние вечера обогатились цветом и запахами. В однообразии зелени появились вкрапления красного, жёлтого и оранжевого. Прогулки с Ханигман превратились в приятное развлечение. Очевидно, при более холодной погоде она стала лучше себя чувствовать, и наш маршрут продлился до парка, с которого открывался вид на канал. Мы подолгу молча сидели на лавочке, созерцая воду, просвечивающую между деревьями и белые пароходы.

Старуха оставляла меня в покое. Она пожирала взглядом окружающее, заостряя внимание на любой мелочи, будь то пробегающая рядом белка, спланировавший с дерева коричневый лист, либо откормленные наглые голуби. Она шумно, со всхлипом, вдыхала свежий ветер, провожала взглядом каждый заблудившийся в листве солнечный лучик.

Я понимала, что она воспринимает каждый день как последний, но жалеть её не могла, мне казалось, что она никогда не умрёт.

Я же страстно мечтала о предложении руки и сердца, найдя Игоря привлекательным, надёжным, верным и не лишённым потенциала. Я мучительно ждала изменений в судьбе и дорожила каждым днём жизни.

«Молоко и сено! Вы думаете, друзья, что ещё много у нас будет молока и сена! Нет, это была лучшая ночь в нашей жизни!» И эту же мысль высказывает Булгаков устами бездарного поэта Рюхина, переживающего оскорбление прозревшего Ивана. Рюхин на рассвете прибывает в ресторан к Грибоедову, и, даже получивши стопку водки и рыбец, сокрушается о безвозвратно пропавшей ночи… Итак, на сегодняшний день у меня был один кандидат в мужья — Игорь, получивший недавно американское гражданство. Этим вечером мы все собирались на ужин у Тамары и Николая.

Я страшно волновалась и с утра не находила себе места. За Ханигман должна была приехать дочка, и она, уже нарумянившись и наведя толстым чёрным карандашом брови, наряженная в парадное синее в белый горох платье, сидела у окна.

Наконец, после долгих часов ожидания, загремел телефон. Мы вздрогнули и одновременно сорвались со своих мест, как спортсмены со старта. Ханигман, видя, что отстаёт, замахала руками, показывая, чтобы я не смела брать трубку.

Поговорив, она дала знак, что пора выходить. Я подхватила два пакета, свой и её, сложенный волкер, транспортировала это добро вниз и вернулась наверх, чтобы под локоток помочь спуститься пациентке. Дежурно расцеловалась с Саррой, дежурно отказавшись позволить себя подвезти, и осталась, наконец, одна.