Лета 7071

Иван смилостивился над ним, послал ему кубок без вина и повелел принять его сидя. Щелкалов попытался было благодарить Ивана, но из его судорожного рта не вырвалось ни единого мало-мальски внятного слова.

– Оставь свои потуги, дьяк, – сказал весело и потешенно Иван, – того и гляди обблюешься иль вовсе помрешь! Исхабишь нам пир! Пото ль мы тебя пожаловали?! – Иван издевательски хохотнул. – Испросталось чрево твое, дьячина… Чарочки тебе пригублять отнеле. Не суйся в волки с телячьим хвостом!

Иван, посмеявшись над Щелкаловым, оставил его в покое. Вспомнился ему другой питок – боярин Хворостинин, выпивавший четвертную чашу, как чарку, и заедавший ее целой головкой редьки, что тоже было немалым дивом. Бывало, как начнет Хворостинин хрумтеть редькой, пережмуривая в блаженстве наливающиеся слезами глаза, так у многих от этого хрумта такие корчи начинали проскакивать по лицу, что казалось, будто их сажают на кол.

Вспомнив о Хворостинине, Иван вспомнил и о его сыновьях, спросил: призваны ли они на пир?

– Призваны, государь, – ответили ему стольники. – В Святых сенях обжидаются, чтоб ударить тебе челом.

Иван повелел кликать их в палату.

Братья Хворостинины вошли несмело, поочередно… Первым переступил порог Андрей – старший из братьев, за ним – Дмитрий, за Дмитрием – Петр.

Иван позвал их подойти поближе, и опять братья двинулись друг за дружкой.

– Вижу, в истинном законе взрастил вас отец ваш, – сказал Иван с удовольствием, когда братья приблизились к его столу и поклонились ему. – Назовите свои имена и скажите мне все, что желаете сказать.

– Меня кличут Андреем, государь, брата моего, погодка, – Димитрием, а меньшего нашего кличут Петром, – за себя и за братьев ответил Андрей. – В летах мы несовершенных, но к службе поспели и умом здравы. Батюшка наш, помирая, наставил нас по сердцу своему и разумению и не хоромы отказал нам, не серебро, не злато, а путь к тебе, государь. Ни в чем более не виделось ему наше благополучие, опричь службы тебе, государь. Смилуйся, пожалуй нас, возьми под свою руку, службу укажи и место достойное.

– По воле своего сердца просите вы службы иль токмо по воле отца своего?

– По воле отца нашего, государь, и по воле сердца своего, – вновь ответил за всех Андрей.

Иван пристально всмотрелся в лица братьев… На меньшем, на Петре, глаза его задержались подольше, и суровей стала их пронзительная острота – будто что-то неожиданное высмотрел он в Петре, такое, чего не было в его братьях.

Петр обник под взглядом Ивана, понурился…

– Едины ли вы душой?

– Едины, государь, – твердо ответил Андрей.

– То гораздо, – усмехнулся Иван. Улыбка его была лукавой, выжидательной.

– Нет… – вдруг еле слышно сказал Петр, глянул на братьев повинно и потверже, но по-прежнему тихо прибавил: – Не едины!

– Молчать тебе годно, братец, коли чтишь завет отца, – сурово и спокойно пресек его Андрей.

– Нет, пусть говорит, – властно вмешался Иван. – Нешто отец ваш заповедал вам таить предо мной свои души?!

– Рещи, отрок, – сказал ободряюще Варлаам. – Правда в твоих устах – покуда единое твое достоинство. Так яви его с честью пред государем своим.

– Батюшка наш заповедал нам на смертном одре… садиться на коней и ехать к тебе, государь… Службы у тебя просить… и самим свою удачу поискать, – искренне и тревожно заговорил Петр. Дмитрий и Андрей осуждающе отвернулись от него, давая понять и ему, и царю, что заранее отмежевываются от всего, что скажет он.

Осуждение старших братьев было страшней гнева царя, но и оно не остановило Петра.

– Братьям моим, государь, воля батюшкина по сердцу пришлась… ибо сердца их честолюбивы и горды и служба им будет впрок. Мое же сердце покойно, государь… Его не прельщают чины и почести. Я повинился воле батюшкиной, но сердце мое, государь, противно воле той… Сердце мое уж давно избрало иной путь, и кличет оно меня, государь, на тот путь неотступно.

– Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его, – сказал ласково Левкий, но слова его были как заклятье на все, что высказал и чего не высказал Петр.

Петр перевел свой взгляд на Левкия – острые глаза архимандрита, как жала, впились в него…

– Истинно, святой отец, – сказал он твердым голосом. – Учителя мои також наставляли меня Святым Писанием! И многажды-много сказано было мне: избери сердцем и умом путь свой и тори его в меру сил своих, и блюди, чтоб чист был твой путь.

– Все пути человека чисты в его глазах, но Господь взвешивает души, – с прежней коварной ласковостью сказал Левкий и посмотрел на Ивана, как будто искал у него поддержки и согласия с собой.

Иван недовольно насупился: не любил он таких взглядов Левкия… Было в них что-то унижающее его, какая-то тонкая попечительность Левкиева ума, которая очень часто была совсем некстати и очень злила Ивана.

– Молчи, поп!.. – сказал раздраженно Иван. – Не лезь в мои разговоры.

Левкий покорно, но скорей лукаво склонил голову. Он словно играл с Иваном в какую-то одним им ведомую игру.

– Каков же тот путь, что избрало твое сердце? – обратился к Петру Иван.