Лета 7071

Буланая тройка развернулась… Кони, отвыкшие от узды, норовились, не хотели стоять. Младший из братьев, Петр, спешился, стал успокаивать лошадей, ласково похлопывая их по ощерившимся мордам.

Поп Авдий подошел к саням, широко, щедро перекрестил боярина:

– Божьей тобе благодати, боярин! Яко честь велию приимут черные и незнатные се твое обретание здесь!

– Как молодцы? – тихо и вяло спросил Хворостинин, но глаза его прояснились, будто высветились изнутри, по бледным щекам скользнул легкий румянец.

– Молодцы, боярин, яко жеребцы! Вожжу под хвост – и на прыть!

– Пущай начинают…

– Ежели собрались с духом – учнут, боярин!

– Поторопи…

– В таковом деле поспеха – не утеха, боярин.

– Боюсь, помру, – тихо вымолвил Хворостинин.

– Аз буду молить Бога, боярин, не призывать тя в сей лепый час!

Окольничий Темкин, стоявший в толпе переодетым в одежду стрельца, чтоб не быть узнанным, видел, как подкатили сани Хворостинина, и в душе беззлобно ругнул боярина: «Ишь, старый потешник!.. Уже двумя ногами в могиле, а туда же!» Ему захотелось подойти к больному боярину, сказать ему что-нибудь доброе, хорошее – он вдруг почувствовал невольную близость к нему, рожденную их общей страстью, которая, как заговор, соединяла их сейчас, – но сдержался: не хотел выдавать себя. На него и так уже подозрительно поглядывали, особенно стрельцы, которых, конечно, удивляло, что он держится особняком, отдельно от них. Знали бы они, что это не загордившийся их собрат, а сам окольничий Темкин – духу их не было бы на Кучкове.

Темкин поглубже натянул шапку, полез в передние ряды.

На поле вышли бойцы. Сотня с одной стороны, сотня – с другой. Поскидали шубы, кожухи, кафтаны…

Толпа напряженно молчала. Ждала. Впереди всех стоял поп Авдий, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Неподалеку стояли и другие безместные попы, сгрудившись небольшой кучкой, – мертвенно-бледные от холода, со смерзшимися бородами, неподвижные, напряженные… Даже пар от дыхания не вился над ними – затаенно, почти не дыша, ждали они начала боя.

Бойцы стали двумя рядами – в сажени друг от друга, натянули рукавицы.

Сава стал против Рышки. На всю Москву хвалился, теперь перед всей Москвой и исполнял свою похвальбу.

– Зря ты, Сава, – опять по-доброму сказал ему Рышка. – Угроблю я тебя.

– А ты меня не стращай! – угрюмо съязвил Сава. – Небось брюхо не толокном набито – пробью!

– Ну, Сава, – уже по-настоящему пригрозил Рышка, – теперя держись! Эй, братя, – крикнул он своим, – взяли их!

Кто-то негромко сказал:

– Господи, поможи…

Ряды сошлись. В напряженной тишине глухо раздались первые удары и первые стоны.

Рышка прицелился Саве в грудь, изловчился и изо всей силы выстрелил кулаком. Даже зубы клацнули у него. Сава вертко откинулся в сторону, вжался головой в плечи – Рышка только обдал его своим жарким дыханием и со всего маху, тяжело, как подрубленное дерево, рухнул на снег.

– Ух ты, боже мой, – испуганно перекрестился Авдий, увидев, как завалился Рышка.

Попы за спиной Авдия дружно глотнули морозного воздуху. Из толпы отчаянно выкрикнули:

– Рышку завалили!

– Вставай, братушка! – дрожащим голосом прокричал Авдий.

Рышка поднялся, растерянный, беспомощный, с залепленным снегом лицом… Сава подскочил к нему, быстро саданул в грудь – раз, другой… Рышка протирал глаза. Сава еще раз ударил его. Рышка даже не пошатнулся, только поискал Саву рукой, как слепой, и сплюнул набившийся в рот снег.

В толпе захохотали. Кто-то по-деловому присоветовал Саве:

– В дышло его!

Сава снова подскочил к Рышке, но тот уже протер глаза. Сава наткнулся на его кулак, как на стену: взметнул головой и осел. Рышка перешагнул через него, пошел искать достойного себе.

На снегу уже валялось несколько человек. Скорчившись от боли, они отплевывались кровью и как-то совсем не по-человечески, глухо стонали. У одного горлом шла кровь. Он все отползал, отползал от бьющихся, отрыгивая на снег загустевшие красные комки, но отступавшие под напором своих противников плотницкие смяли его, затоптали…

А на другом краю туго приходилось мясницким. Фролка Ечев уложил уже троих, и теперь с ним завязались сразу двое, но и они не могли ничего поделать с ним: дюж был Фролка – самый сильный среди плотницких. За силу только и держал его в своей артели Сава. Топором Фролка мало что мог, но где требовалось поддержать или поднести, тут он стоял за пятерых.

Рышка пробрался к Фролке, ехидно крикнул:

– Ай, молодец ты, Фрола!.. Да проть овец!

Наседавшие на Фролку мясницкие отступили, оставили против него Рышку. Рышка изготовился, вытрещился для пущей острастки, глумливо спросил:

– Не боязно, Фрола?

– Дык с чаво?.. – равнодушно пробасил Фролка. – Бей первой. Не свалишь – я вдарю.

– Горазд, – крякнул Рышка.

Фролка прочней поуставил ноги, напружился.

– Не, – раздумал Рышка. – Бей первой ты.

– Схитрить хошь? – усомнился Фролка.

– Злости нет на тебя покуда…

– У мине також нет, а вдарю… Стань-кось сподручней и не дыхай, не то дух сшиблю.

Остальные бойцы, и плотницкие, и мясницкие, еще немного помахали кулаками и прекратили бой. Все стали смотреть на Фролку и Рышку.