Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи

Может показаться странным, но именно болезненные ощущения вернули испуганному меламеду некоторую бодрость и здравомыслие, утерянное несколько минут назад. Ему стало вполне очевидным, что все испытанное им только что в доме явилось просто лишь игрой воображения, возбужденного сверх меры фактом смерти знакомого человека и обычной простудой. Подумав об этом, Борух немедленно почувствовал сухость в горле и явные признаки начинавшегося насморка.

Неожиданно за его спиной с грохотом захлопнулась дверь. «Сквозняки, — подумал меламед с облегчением. — Дырявая крыша и дырявые стены. Конечно! Оттого и звуки эти странные, и тени…»

Теперь он и правда почувствовал себя лучше и увереннее.

— Надо срочно сообщить Ицику. Вот только отдышусь немного. — Он сказал это громко, продолжая крепко держаться за перила.

Ициком звали нового габая общины, выполнявшего одновременно обязанности главы «Хевро кадишо» — погребального братства.

На улице вновь появилась телега молочника. Теперь лошадь шла медленным шагом. Увидев неподвижную фигуру на крыльце, молочник натянул вожжи.

— Реб Борух! — крикнул он. — Что вы там делаете?

— Пинскер умер, — ответил меламед, испытавший при появлении телеги сильное облегчение. — Вы не видели Ицика? Надо бы ему сообщить.

— Что? — Мендель приложил ладонь к уху. Он был немного глуховат. — Что вы сказали?

— Я говорю — Пинскер умер! — Бердичевский повысил голос, отпустил наконец перила и осторожно сошел с крыльца.

Мендель удивленно присвистнул.

— Умер, — повторил он, подходя к телеге. — Надо же, — сказал Мендель. Круглое лицо молочника, обрамленное рыжей клочковатой бородой, приняло озадаченное выражение. — А я его вчера еще видел. Он не выглядел больным… Надо же, — повторил Мендель, окидывая внимательным взглядом фасад пинскерова дома. — Ай-ай-ай, какое несчастье. Отчего он умер, как вы думаете?

— Не знаю, — ответил меламед. — Я случайно узнал. Надо бы сообщить габаю, пусть позаботиться о похоронах.

Молочник кивнул.

— Я сейчас как раз к нему еду, — сказал он. — Я мигом.

Несмотря на сильнейшее желание уйти подальше от этого места, Борух Бердичевский дождался прихода «братчиков» из «Хевро кадишо» во главе с Ициком Ривкиным и даже, после некоторого колебания, последовал за ними в дом.

Странно — сейчас, в присутствии посторонних, ничего похожего на недавние пугающие ощущения он не испытывал. Да и дом выглядел вполне обычным — просто очень запущенным. Меламед несколько приободрился.

Тело покойного погрузили на специально предназначавшиеся для этого дроги и перевезли в бес-тохора — специальное помещение при кладбище. И вновь Бердичевский не решился уйти домой, тоже отправился в бес-тохора.

Заповедь отдания долгу умершему, одна из важнейших для евреев, заставила меламеда пробыть здесь в течение всей процедуры подготовки к погребению. Он молча смотрел, как «братчики»-мит'аским раздевали и медленно омывали теплой водой тело умершего, уложенное ногами к двери плохо освещенного помещения, — в знак очистки от скверны земных грехов. Он слушал, как вполголоса произносили при этом стихи из пророка Захарии: «Смотри, я снял с тебя грех твой и облек тебя в одежды нарядные», и стихи из пророка Йехезкеля: «И окроплю вас водою чистою, и очиститесь от скверны вашей». После омовения габай Ицик обмазал взбитым в специальной посудине яйцом голову и грудь покойника — эта процедура символизировала вечный круговорот жизни. Наблюдая за ней, меламед вдруг подумал, что действия главы поминального братства сейчас напомнили ему, как мать обмазывает смоченными в яйце перьями праздничную халу — прежде чем ставить ее в духовку. Сравнение ему самому показалось неуместным, он почувствовал некоторое смущение и на мгновение отвернулся.

Между тем мит'аским осторожно подняли тело так, чтобы оно оказалось в вертикальном положении. На какой-то момент Шмуэль Пинскер оказался лицом к лицу со стоявшим у входа в молельню Борухом Бердичевским. Меламед против воли напрягся.

Но на этот раз глаза покойника были закрыты, а черты разглажены, так что вид он имел вполне удовлетворенный. Бердичевский облегченно вздохнул и дальше уже без тревожного чувства наблюдал за последним омовением и за тем, как покойника обрядили в холщовый саван, швы которого были прохвачены грубыми широкими стежками. Члены погребального братства вымыли руки теплой соленой водой. Завернутого в саван покойника перенесли в молельню, и здесь габай прочитал над ним псалом, который должно читать родственникам: «Живущий под кровом Всевышнего…» — у Пинскера, как уже говорилось, не было родственников.

Вообще, вся эта процедура внесла в растревоженную душу меламеда заметное умиротворение, так что он был даже рад, что заставил себя пойти на кладбище. Придя домой, он не стал рассказывать матери всех подробностей случившегося, лишь коротко сообщил, что Шмуэль Пинскер внезапно скончался и что сам он только что вернулся с похорон. Эстер немного поахала, но вскоре успокоилась.