Летающий джаз

Оксана невольно отшатнулась — мина? Вот уже полгода полтавские мальчишки в поисках патронов целыми днями роются в кирпичных завалах и подрываются на уцелевших минах и гранатах.

Но мать только усмехнулась. Глубже сунула руку в кошелку и извлекла небольшой и тонкий, как шило, металлический штырь с загнутой ручкой. В штыре была узкая щель. Эту щель мать насадила на крохотный язычок, торчавший сбоку банки, и, держа банку одной рукой, второй рукой стала наворачивать на штырь латунную крышку.

Оксана смотрела на руки матери. За последние две недели они округлились и наполнились какой-то новой, весенней женственностью, как свежие почки на апрельских деревьях. Даже в выцветшем сарафане вся ее фигура словно помолодела, стала ладной и крепкой, с полными развернутыми плечами и упругой грудью.

— Дiвись! Зараз будэ чудо! — перебила мать мысли дочки и навернула на штырь всю крышку консервной банки.

И чудо действительно свершилось: медленно, как по волшебству, из тонкой банки стал восходить, подниматься и расти каравай настоящего белого хлеба! С румяной корочкой-горбушкой!

Оксана вскинула глаза на мать: цэ фокус? Чi настоящий хлiб?

— Конечно, настоящий, — ответила мать, она уже давно, после первых бомбежек в сорок первом, от которых онемела дочь, научилась читать по ее глазам и губам. — На, понюхай.

И двумя руками взяв почти невесомый каравай, поднесла его дочке к лицу.

Оксана жадно втянула ноздрями тонкий запах белой муки, дрожжей и еще чего-то странного, незнакомого.

— Американский, — сказала мать. — Ломай.

Оксана недоверчиво посмотрела на мать. Хотя в желудке остро взметнулось чувство голода, и рот наполнился слюной, но ломать этот каравай?

— Давай. Смелей! — улыбнулась мать.

Оксана отогнала зеленую муху, ринувшуюся с мазаного потолка к хлебу, осторожно, щепоткой отломила кусочек горбушки и положила в рот. В обильной голодной слюне он мгновенно растаял, как дым.

— Бери, бери! Iшь! — Мать поставила каравай на стол.

И даже не отвернулась, как прежде, когда, отдавая дочке последний кусок хлеба, отворачивалась, чтобы скрыть набежавшую голодную слюну. Потому что с 15 апреля 1944 года, с тех пор, как в Полтаве появились первые американцы и началось строительство нового аэродрома, голод перестал мучать Марию Журко.

Конечно, еще за неделю до появления американцев в Полтаву прибыли из Москвы сразу две особые команды — штаб 169-й авиабазы особого назначения во главе с генерал-майором авиации Александром Романовичем Перминовым и отряд особого назначения Главного управления контрразведки НКО СМЕРШ. При этом, если команде Перминова было предписано всячески содействовать американцам в строительстве их авиабазы, то бригаде СМЕРШ предстояло пристально следить и за теми, и за другими. И буквально с первого дня все три стороны столкнулись с одной проблемой — город был разрушен до такой степени, что даже штабу генерала Перминова и американцам, прибывшим с полковником Альфредом Кесслером, пришлось разместиться вместе в единственно уцелевшем крыле полуразрушенного шестиэтажного дома по соседству с аэродромом. Это крыло с выбитыми окнами, грудами щебня, мусора и грязи было наспех очищено, русские притащили сотню коек с соломенными матрацами, и американцы впервые в своей жизни были вынуждены жить с клопами, без горячего душа и электричества и пользоваться наружными сортирами «в позе орла».

А смершевцы, конечно, устроились отдельно от них в только что восстановленном доме бывшего ОГПУ рядом с Корпусным садом. Поразительно (или показательно?), что сразу после освобождения Полтавы в сентябре 1943 года ее восстановление началось именно с этого здания, не имевшего никакой исторической ценности, но зато очень памятного многим, если не всем, полтавчанам…

Но не будем уходить в публицистику.

В эпоху Интернета создание исторического романа требует от автора куда большей осторожности, чем во времена Вальтера Скотта, Виктора Гюго, Лиона Фейхтвангера и Валентина Пикуля. Сегодня любой досужий читатель самоутверждается тем, что с помощью Гугла и Яндекса проверяет каждую вашу строку и с упоением ловит даже мельчайших блох — точно так, как в советские времена цензор, сидевший на пятом этаже в здании редакции «Правды», выискивал антисоветские, на его взгляд, намеки в гранках всех статей, которые в обязательном порядке ложились на его стол до публикации. Однажды, в бытность моей работы разъездным корреспондентом «Комсомольской правды», я был вызван в его кабинет. Сидя за обширным столом, заваленным оттисками завтрашних газет и толстенными кирпичами всевозможных справочников, Его Величество Цензор, одетый в костюм брежневского покроя, блеклую рубашку с узким засаленным галстуком-удавкой, поднял на меня глаза: