Обращаю ваше внимание на то, что одним из этих асов был все тот же капитан Рой Хогг. Похоже, большой запас американских и итальянских condoms помог ему так набраться мужества на украинской земле, что в бою над Румынией он сбил не один, а два «фокке-вульфа»!
И, конечно, как полтавчанин-любитель, я обязан сказать, что в момент появления в небе «летающих крепостей» навстречу им вышли не только советские истребители. Из сотен хат и домов высыпали на улицы и дворы молодые женщины и со всех ног кинулись к аэродрому, размахивая руками и косынками.
Но шестнадцатилетней немой Оксаны не было среди них. Она стояла у себя во дворе и лишь гадала, в каком из самолетов летит американский кларнетист…
Зато вечером… По случаю открытия Второго фронта в Корпусном саду был настоящий праздник! Вся Полтава как с ума сошла, американцы братались с украинцами и русскими, и даже Оксана прибежала в Корпусный сад на танцы. А там, конечно, играл «Летающий джаз». Причем не только американцы «лабали» и «зажигали» на своих инструментах, но — вы можете сами увидеть это в документальных фильмах в U-tube — к ним, откуда ни возьмись, присоединился молоденький русский солдатик Петя Кузин со своим барабаном. Этот Петя так замечательно лупил по нему в такт фокстротам и «буги-вуги», что американцы стали называть его Peter The Great. И еще несколько бывших музыкантов обнаружились среди летчиков Пятого Крыла «летающих крепостей», они — хоть и без инструментов — присоединились к секстету Ричарда Кришнера, подпевая ему и подыгрывая на губной гармошке.
А Оксана, стесняясь свой немоты, ни с кем не танцевала, а все так же стояла в стороне, поодаль от эстрады и издали любовалась на «своего» кларнетиста.
Что-то теплое, что-то теплое и нежное наполнило ее сердце. Наверное, это была Любовь…
Часть пятая
«Летающий джаз»
1
Как я уже писал, часть моего детства прошла в Полтаве. Где-то в конце войны мой отец получил назначение организовать там курсы бухгалтеров и счетоводов. Не знаю, какое отношение мог иметь к бухгалтерии инженер-строитель, но хорошо помню, как два года он письмами упрашивал маму переехать к нему из Баку, обещая, наверное, золотые горы. И в 1947-м мама с двумя чемоданами и двумя детьми приехала. Горы оказались не золотые, а из битого бомбежками кирпича. Под этими завалами, в уцелевших бомбоубежищах, жили люди, и мы поселились там же, в подвальной комнате, разделенной на четыре семьи висевшими на веревках простынями. Потом, спустя несколько месяцев, мы переселились в четвертушку украинской хаты недалеко от центрального рынка по улице Чапаева, 20. Воды в хате не было, ее мы и зимой, и летом носили ведрами от уличной колонки. Туалет — дощатый нужник — находился во дворе. Печь топили углем и дровами. Окна на ночь закрывали ставнями с длинными шпингалетами. Хлеб доставался в ночных очередях, по карточкам. Но жизнь налаживалась и при карточной системе, тем паче товарищ Сталин ежегодно снижал цены на спички, соль и макаронные изделия. Сестра играла своей единственной тряпичной куклой, мама откармливала в сарае гуся, папа, помимо директорства на бухгалтерских курсах, преподавал начертательную геометрию в Строительном институте и на мотоцикле «Ковровец-125» разъезжал по колхозам с лекциями о будущем освоении космоса. А я ходил в школу и писал патриотические стихи, которые, по счастью, не печатала «Пионерская правда». Каждые два-три месяца на город накатывали цыганские таборы, и тогда как цунами разносились слухи о том, что на Подоле у кого-то украли свинью, на улице Щорса угнали мотоцикл, на Хмельницкого унесли весь курятник, на Клары Цеткин — стираное белье, а из детского сада — ребенка. Но мне, десятилетнему, эти слухи были «до лампочки», и когда на пути из школы домой, на углу Розы Люксембург и Чапаева, ко мне подошла молодая цыганка в ярком платке и длинной цветастой юбке, я не шарахнулся от нее в сторону и нисколько не испугался.
— Хлопчик, дай руку, погадаю! — сказала она, и я дал ей левую ладонь.
Не замедляя шага, мы шли по Чапаева, и она, держа мою руку, говорила на ходу: