Летальный исход

— Хороший вариант. Но нам от этого не легче.  Эритрейцам до города от фронта — сутки маршем.

— Это если по-нашему считать. Если по-негритянски, то все двое, — поправил Трофимов.

Здесь, где солнце лютовало половину дня, люди отсчитывали время по-особенному, что долго не могло уложиться в головах европейцев.  Африканец не приплюсовывал время вынужденной паузы из-за жары, а наоборот, вычитал ее, искренне считая, что «мертвое» время временем считаться не может. Он с чистой совестью ложился в тень отдыхать, будучи твердо уверенным, что время, пока жарит солнце, остановило свой бег. В результате такой «забавной математики» расчетное время марша в пять часов оборачивалось во все шестнадцать, но доказать это африканцу было невозможно.

— Не принципиально, — обреченно обронил Ляшко, уронив край занавески.

Вернулся на свое место. Поболтал остатки чая в чашке. Вид у него был, как у сома, который уже перестал трепыхаться на песке.

Трофимов почувствовал, что сейчас Ляшко разразиться матерным обзором военно-политической обстановки в мире и в Эфиопии в частности, с непременным упоминанием родственниц женского пола членов Политбюро и генералитета.

— Если больше ничего нет, я пойду. Орлов надолго без присмотра оставлять нельзя. Обязательно во что-то вляпаются.

Он встал.

— Как твои мужики? — невпопад и уже слишком поздно поинтересовался Ляшко.

— А как они могут быть? Две недели в пустыне. Уже облизывались  «три топора» в полный рост отметить — и домой.

— Что еще за «три топора»?

— Кодовый сигнал «три семерки» — «Возвращайтесь на базу». Символично. Праздник, можно сказать. И портвейн такой был «три семерки», в народе — «три топора».

Ляшко натужно хохотнул.

— М-да, остряки…  Ладно, время пошло. Задача ясна?

— Так точно, — без особого энтузиазма ответил Трофимов. — Пойду готовить вылет.

Он шагнул к дверям. На пороге его догнал голос Ляшко.

— Троих человек в мое распоряжение пришли.

Трофимов медленно развернулся. Тяжелым взглядом уперся в блестевшее от испарины лицо Ляшко. У того хватило сил вякнуть команду, но в глазах не было ни капли уверенности, что она будет выполнена.

 Батя посмотрел за порог на малохольного связиста.

Молча кивнул.

* * *

Всю дорогу Батя напряженно молчал. Глаз за черными стеклами очков видно не было, и Максимову показалось, что Батя по доброй армейской привычке ненадолго закемарил.

Оказалось, нет.

Стоило «уазику» свернуть за угол пакгауза, Батя издал короткий рык.