Летать или бояться

Они пытались устанавливать законы в сфере, где тикающая бомба замедленного действия представляет собой не бесконечно удаленную, как расстояние до Плутония, статистическую вероятность – каковой она должна была бы быть, – а устройство, готовое взорваться в любой момент. Теперь Джон это видел, но таков был лишь один из вариантов осмысления тех событий. Другой состоял в следующем: разведслужба – это способность распознавать применимость поступающей внешней информации. Лучшая часть этого знания заключалась в понимании того, что позволено забыть.

Пытке симуляцией утопления подвергли трех человек. Трех. И из-за этого он должен теперь отвечать на вопросы о военных преступлениях. Джон слышал, что его преемник сначала испробовал эту пытку на себе, чтобы решить, является ли ее применение переходом дозволенных границ. Ответ был: да. Но несмотря ни на что – ни на какие дебаты и разрушенные карьеры – ЦРУ по-прежнему разрешается использовать симуляцию утопления (Джон предпочитал этот более честный термин), что и было отражено в его записках с самого начала. Их основные положения вообще действовали до сих пор. Разумеется, никто из министерства юстиции не желал санкционировать применение этой пытки Центральным разведывательным управлением, но президент все же нашел своего человека. Он всегда его находил. Однако это было чрезвычайно мучительно, а Джон не любил мучиться. Хотел бы он видеть Фейта, или Гонсалеса, или Эшкрофта[36], или любого из них – одного, в европейском городе, отвечающим на вопросы о политике, которую они в свое время одобрили и которой теперь стыдились.

Джон посмотрел на свою пивную кружку, теперь представлявшую собой пустой стеклянный колодец. Он и не заметил, как выпил все пиво. Этак он может размышлять тут всю ночь, отдаваясь на волю темной волны памяти.

– Я ухожу, – сказал он Галлахеру, который продолжал свой сосредоточенный разговор с танцовщицей.

– Надеюсь, вы оставили время, чтобы посетить завтра Музей оккупации, – ответил тот, взглянув на Джона.

– Боюсь, не успею. Я утром улетаю. – Джон посмотрел на часы. Уже перевалило за полночь.

Галлахер откинулся на спинку стула.

– Жаль. В Таллине можно чудесно провести день.

– Спасибо за пиво, – сказал Джон, вставая. – Не беспокойтесь, я сам найду обратную дорогу.

Не поднимаясь, Галлахер протянул ему руку.

– Надеюсь, мы когда-нибудь еще встретимся. Хорошего вам полета.

У самой двери Джон обернулся, чтобы еще раз взглянуть на Галлахера. Тот уже говорил по мобильному, склонившись над столом; танцовщица привстала, собираясь уходить. Заметив, что Джон задержался в дверях, Галлахер не очень умело отдал честь. Трудно поверить, что этот парень служил в морской пехоте. Интересно, мелькнуло в голове у Джона, кому это он звонит?

Фильм о допросе Яники закончился минут через двадцать, а может, через два часа. В темноте невозможно ориентироваться во времени. При свете течение времени оставляет свои характерные отметины. В темноте оно напоминает езду по бескрайнему полю – нескончаемое однообразие, в котором таится много невидимого.

Джон не знал, чего от него хотели. Он сочувствовал тем, кого помог обречь на пытки, не более и не менее, чем до начала всей этой эпопеи. Его неправильно поняли. Они не разобрались в том, что именно он отстаивал. Тем, кто распоряжается этим самолетом, а теперь и его жизнью, от него не будет никакого проку, разве что они потешат свой садизм. В свою очередь, и ему нечем их вознаградить – только удовлетворением от созерцания его мучений. Пытка, как он писал в свое время, – это вопрос намерения. Теперь он знал, что это куда больше. Обмен темным знанием, выявление скрытых способностей, полное прекращение контакта с миром.

Вдруг Джон поймал себя на том, что неотрывно смотрит в потолок – там из смутно вырисовывающихся вентиляционных отверстий струился воздух. Снова зажегся свет. Он резко повернулся назад в чьем-то кресле салона второго класса и увидел переломанное тело Яники, по-прежнему валявшееся среди груд багажа, – к этому зрелищу он оказался не готов. Когда он встал, изо всех отверстий его одежды вырвалась блевотная вонь.

После того как палач провел Янику через первую категорию пыток и более зрелищные приемы второй и третьей категорий, в комнату вошло еще несколько мужчин. То, что происходило дальше, было ужаснее всего, что Джон видел в жизни. Он не пожелал на это смотреть и открыл глаза только после того, как смолкли звуки ее сопротивления. Фильм заканчивался тем, что мужчины проверяли прекращение жизненных функций ее организма.