Летчики и космонавты

Утром состоялся мой доклад о выбранных площадках, а с наступлением темноты в эскадрилье имени В. И. Ленина были организованы полеты. Разговор Алксниса с летчиками эскадрильи в ту ночь врезался в мою память особенно отчетливо.

Был маленький перерыв между вылетами. Пока механики заправляли машины, мы собрались небольшой группой. Ночь — глаз выколи, только огоньки папирос на мгновение освещали чье-либо лицо. Настроение было отличным: первые вылеты прошли успешно. Шла оживленная беседа. Кто-то ввернул крепкое словцо. И сразу, словно гром среди ясного дня:

— И как вам не стыдно? Летчик, красный командир и… нецензурщина.

Рядом с нами очутился начальник Военно-Воздушных Сил. Все сразу узнали его по характерному говору.

Пять, а может, десять минут говорил Я. И. Алкснис. Честное слово, эта беседа накрепко осталась в нашей памяти, и мы потом сами не единожды возвращались к теме о культуре поведения советского военного летчика.

Я. И. Алкснис улетел. В эскадрилье он оставил добрую память о себе и множество очень важных задач, целую программу по укреплению воздушной мощи советского Приморья. Через пять лет мне вновь довелось встретиться с этим человеком в иной обстановке, в Москве. Он, как отец, указал верную дорогу в летной службе.

ВСТУПАЮ В ПАРТИЮ ЛЕНИНА

Командир звена. — Беседы с комиссаром. — Прошу принять в партию. — Осваиваем новый самолет — Перемены в личной жизни. — Нас проверяет инспекция.

В октябре 1931 года меня назначили командиром звена. Вскоре после этого ко мне зашел комиссар эскадрильи Виктор Григорьевич Щипачев. Мы долго беседовали. Комиссар расспрашивал, как идет воспитательная работа в звене, каково настроение летчиков, штурманов, механиков, мотористов.

— Настроение отличное, товарищ комиссар, — довольно односложно ответил я на прямой вопрос.

— А в чем это видно?

— В чем? Ну, например, когда изучали материалы по итогам первой пятилетки. Люди окрылены успехами.

— Понятно, товарищ Каманин. Только надо вам, как командиру звена, этот энтузиазм направить на то, чтобы летные задания выполнялись с высоким качеством. Ведь кое-кто в звене тянется на «удовлетворительно». Предпосылки к летным происшествиям также есть. А их надо свести к нулю. Отказы техники — тоже к нулю. Это главная наша задача.

Такие беседы с комиссаром стали довольно частыми. Для меня эти беседы имели большое значение. Я стал больше заниматься в звене воспитательной работой, задумался над своей дальнейшей судьбой. Поговорил откровенно с некоторыми коммунистами и решил вступить в партию. В заявлении в партийную ячейку после немалых раздумий написал:

«Прошу принять меня в ряды партии большевиков, которая организовала победу в дни Октября и в годы славной первой пятилетки, а теперь ведет советский народ на великое дело строительства социализма. Обязуюсь отдать все свои знания, навыки, силы, а если понадобится, то жизнь делу партии большевиков».

Приняли! В июле 1932 года я удостоился высокого звания коммуниста.

Коммунист! Нет выше и священнее звания для советского человека, нет иной цели в жизни, чем служение идеалам коммунизма. Помнится, в годы войны, когда мне доверили командовать дивизией, а затем штурмовым корпусом, в наиболее тяжелые дни ко мне подходили десятки рядовых летчиков, техников, механиков и после официальной уставной фразы «Разрешите обратиться» высказывали свою сокровенную думу: «Хочу стать коммунистом. Прошу у вас рекомендации». И если в кабине штурмовика геройски погибал коммунист, на смену ему вставали в ряды партии десятки новых бойцов.

Или вот пример. Когда мы провожали Юрия Гагарина в космический полет, там, на космодроме, в ночь перед стартом в задушевной беседе он сказал мне: «Если будут трудности и опасности, встречу их как коммунист». Юрий Алексеевич стартовал и вернулся на Землю коммунистом.

Вспоминается и такой эпизод. Мы были с Германом Титовым в одной из зарубежных поездок. Шла бурная пресс-конференция. Советского космонавта буквально забросали вопросами: дружескими, наивными, невежественными, провокационными и явно враждебными. Герман Степанович отвечал искренне, правдиво, с присущим ему остроумием. Но вот ведущий пресс-конференцию, пригнувшись к самому микрофону, громко прочитал содержание очередной записки:

— Может ли в Советском Союзе наука вести свои исследования независимо от партии?

Герман взглянул в мою сторону. Совещаться не было времени, да это и не принято в подобных ситуациях. Я ответил ему ободряющим взглядом, кивнул головой, как бы мысленно говоря: «Смелей, сынок. Ответь им как следует, пусть знают наших, советских…»