Летчики

А Сережа! Как посмотреть теперь ему в глаза при встрече. Сначала она постаралась ответить на вопрос легко: «Подумаешь. Можно и скрыть. Разве у других не бывало похожего? Вот Леночка Позднышева, ее однокурсница, возвращаясь из санатория, многим хвасталась, как она «дурила своего Мишку», а он об этом ничего не знал. Делают же так. А я?»

И вдруг Нина почувствовала, как все замирает у нее внутри в тяжелой неподвижности — и мысли, и сердце. Она с ясной отчетливостью подумала о том, что эти поцелуи не были случайностью, что к ним ее привела большая жалость и нежность, что несколько часов назад он был ей по-настоящему дорог, этот угрюмый, искренний и прямой человек, и что она совсем не вспомнила тогда о муже, охваченная лишь одним стремлением — успокоить и приласкать Бекетова.

Пересилив себя, Нина вскочила и, набросив пыльник, выбежала из палатки. Ей думалось — там, на воздухе, станет легче.

Едва она переступила порог — порывистый горный ветер ударил в лицо удушливым песком. Тонкая яркая молния разорвала небо. При ее мгновенном неверном свете горы и разбросанные палатки геологов показались Нине причудливыми, как театральные декорации, неживыми, ненужными.

— Сережа! — воскликнула она с болью и, обхватив голову руками, побрела от палатки.

У обрывистого края площадки она остановилась. Неожиданно ей показалось, что вот и кончилась та часть ее короткой жизни, по которой до сих пор она шла ясной и чистой поступью, не встречая преград, не понимая, почему на этой дороге оступаются другие.

— Ой как плохо!

Снова блеснула молния, выхватив из мрака окружающие предметы. Резкий, пронизывающий ветер набросился на Нину. Косыми бичами захлопал по скалам дождь. На лице у нее появились капли, волосы намокли, стали тяжелыми. Нина машинально их отжала. А что, собственно говоря, случилось? Ведь кроме этих нескольких поцелуев ничего не было. А теперь она вообще не будет говорить с Игорем и окончательно возьмет себя в руки. Все будет, как прежде.

«Как прежде ли? — спросила себя Нина. — А чувства?» Было же у нее к Бекетову большое и смутное, хотя и недолговечное чувство. И можно ли будет сразу и навсегда выбросить из памяти эти минуты? Нет, воспоминание о них будет возникать часто и ложиться тяжелым грузом на душу.

Нина вдруг подумала, что ее Сергей сейчас, вероятно, спит, а может, под дождем, в темноте обходит посты и караулы на аэродроме. И конечно же, он думает о ней, об их скорой встрече.

В палатке, где жил Мотовилов, еще играл патефон и оттуда доносился скорбный голос певца:

Не верю, не верю…

Нина мысленно повторила слова романса. И опять подумала о Сергее, об их жизни и о том, что до сих пор в этой жизни у них не было ничего недоговоренного, ни одной тайны. А теперь ей нужно скрывать от Сергея воспоминания о Бекетове. Нет, ей никогда не удастся этого сделать, при первом же взгляде мужа, всегда такого искреннего и прямого, она не выдержит и обо всем расскажет.

«А нужно ли ждать этой минуты? — размышляла Нина. — Сережа великодушный, он, может быть, поймет и простит. Я напишу ему.»

Она заснула, когда начало светать, и сон ее был крепким и спокойным. На другой день она написала письмо Мочалову.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I

Ранним июньским утром в Энск въехало несколько автомашин. Впереди мчался зеленый «Зим», взметая сухую придорожную пыль, за ним три «Победы».

Это полковник Шиханский сопровождал в Энск конструктора Северцева и его группу. Когда в соединение приезжал какой-либо генерал или инспектор, настойчивый и энергичный в подобных случаях Шиханский выпрашивал на несколько дней «Зим» у председателя горсовета. При этом Шиханский говорил: «Долг платежом красен. Ты мне сегодня «Зим» дал, товарищ Морозов, а случись завтра к тебе председатель облисполкома завернет и округу посмотреть захочет — так я тебе «ПО-2» дам и самого лучшего летчика».

Сидя на заднем сиденье автомашины, Северцев рассказывал полковнику Шиханскому о своих планах. Его худощавое лицо с глубокими прорезями морщин в углах рта и огромным, крутым лбом всегда сохраняло сосредоточенное выражение, свойственное людям, привыкшим к постоянному раздумью. И только улыбка, появлявшаяся внезапно на упрямо сжатых губах, меняла это выражение. Широкие крепкие плечи Северцева облегал темно-синий костюм. Шиханский привык видеть Северцева на портретах в форме генерал-лейтенанта инженерно-авиационной службы и не знал, как обращаться к нему сейчас. «Называть просто Сергеем Лукичом, — думал полковник, — скажет, панибратство. Говорить при обращении «товарищ генерал», назовет тебя в душе сухим штабистом. Они, старики, с причудами!»

И Шиханский вел беседу осторожно, прибегая к одинаково удобному во всех случаях жизни «вы».