Тропка вывела их на маленькую лужайку. Было тихо, лишь где-то отдаленно слышался приглушенный гул самолетов да печальный крик над озером невесть откуда залетевших сюда двух чаек. Вода манила к себе прохладой, ее освежающее дыхание ощущалось на расстоянии.
– Давай искупаемся? – неожиданно предложил Растокин, и глаза его лукаво заискрились.
Марина заколебалась.
– Мы быстро. Смотри, такая благодать! Ты раздевайся здесь, а я пойду в камыши, хорошо?
– Хорошо, – согласилась Марина.
Растокин отошел в сторону, пробрался через камыш к озеру. Сбросив с себя гимнастерку, брюки, кирзовые сапоги, бултыхнулся в воду и, размашисто работая руками, поплыл вдоль берега.
Марина разделась, вошла в озеро.
– Какая прелесть, – проговорила она тихо.
Растокин хотел подплыть к ней ближе, но Марина решительно погрозила пальцем.
Растокин чувствовал, как тело наливается свежестью, как уходит усталость, словно смывает ее озерной водой так же, как смывает она с его лица и шеи окопную пыль, как весь он наполняется бодростью и силой. Он то нырял, то плыл кролем, то взбивал кулаком воду, пытаясь обдать брызгами Марину.
Выйдя на берег, Растокин с горечью посмотрел на свое поношенное обмундирование, надел лишь трусы, остальное взял в руки, стал босиком пробираться через камыши.
Когда он вышел на поляну, Марина уже оделась и рукой расправляла чуть намокшие волосы. На ее посвежевшем и раскрасневшемся лице еще сохранились капельки воды, и они блестели на солнце.
Растокина нестерпимо потянуло к Марине. Он подошел к ней, обнял, стал целовать лицо, глаза, шею. Марина сначала слабо сопротивлялась, ей казалось, что их может кто-либо увидеть здесь, но потом прижалась к нему, чувствуя, как трепетная расслабляющая нежность разливается по всему телу Он взял ее на руки, бережно опустил на землю, и Марина желанно привлекла его к себе…
…Потом они долго лежали на пахнущей васильками и клевером траве, молчаливо и растерянно смотрели друг другу в глаза. И чудилось им, будто все вокруг остановилось, замерло: и шум камыша, и крик чаек, а потом стало куда-то удаляться все дальше и дальше и, наконец, ничего не осталось, кроме их огромных, возбужденных, ошалело хмельных глаз. И в этой мертвой тишине они услышали вдруг серебряный колокольчик, который то затихал, то усиливался, и его чарующие звуки разносились по опаленной летним зноем земле.
Растокин приподнял голову, увидел в небе жаворонка. Это он ронял на землю свою песню, и она далеким детством отозвалась в душе Растокина, вызвав радость и грусть…
Солнце уже клонилось к закату, с востока неожиданно налетел порывистый ветер, беспокойно зашумел в камышах. Из кустов поднялись спугнутые кем-то чайки, с тоскливым криком стали кружиться над озером.
Растокин повернулся к Марине, глухо проговорил:
– Нам пора…
Марина провела ладонью по его лицу, стеснительно улыбнулась и, пригладив свои еще влажные волосы, встала.
Вечером, после ужина, у Дроздова в землянке собрались взводные. Пришел узнать о Растокине и Кочаров, обеспокоенный длительным отсутствием друга. Все они были молоды, им хотелось поговорить о делах на «гражданке», о жизни в тылу, просто поглазеть на молодую женщину…
Кто-то принес баян. Один из взводных взял его в руки, растянул меха, привычно положил на клавиатуру пальцы, и по землянке широко и грустно полилась мелодия популярной фронтовой песни.
Марина тихо запела, остальные дружно подхватили знакомую песню, вкладывая в слова и свою боль о том, что пришлось каждому пережить за эти годы, и горечь разлук с ближними, гибель друзей, и веру в победу, которая непременно придет, и мечту о встрече с любимой, хотя до нее, как говорилось в песне, пока далеко, «а до смерти четыре шага…»
Раздался звонок. Дроздов взял трубку.
Песня оборвалась.
– Двадцать первый слушает, – проговорил он сдержанно. – Так, так… Я вас понял. Все сделаем, товарищ майор.
Положив трубку, Дроздов с минуту молчал, видимо, решая, как лучше поступить, затем медленно обвел взглядом присутствующих, сказал:
– Предстоит интересная работа. Прошу комвзводов остаться.
Он вытащил из полевой сумки карту, развернул ее на ящике из-под снарядов.
Растокин, Марина и Кочаров вышли из землянки. Было уже темно, в вечернем небе кое-где слабо мерцали звезды. С озера тянуло сыростью. Марина зябко повела плечами, накинула шерстяную кофту.
Время от времени со стороны противника поднимались осветительные ракеты и, вспарывая темноту, рассыпались на части, сгорая в воздухе. Изредка раздавалась короткая пулеметная очередь, скорей всего для острастки, и снова наступала непривычная для передовой настороженная тишина.
– У вас чудесный голос, Марина, – проговорил из темноты Кочаров. – Своим пением вы очаровали нас.
– Так уж и очаровала! – засмеялась она.
– Точно… – подтвердил Кочаров. – И вообще… будто жизнь вдохнули…
Из землянки вышли Дроздов, командиры взводов. Дроздов попрощался с ними, и взводные тут же растворились в темноте, поспешили в свои подразделения.
– Вы извините, Марина, – подойдя ближе, сказал Дроздов, – у нас тут срочное дело. Мне надо с ними кое-что обсудить.
Они спустились в землянку.