Летчицы. Люди в погонах

Кочаров не успел что-либо ответить на эту колкость отца, в дверь постучали.

– Можно? – спросил Рыбаков, открывая дверь.

– Заходи, заходи, – пригласил Кочаров. – Хорошо, что пришел. Посоветоваться надо.

Иван Кузьмич, поздоровавшись с Рыбаковым, вышел. Кочаров усадил майора за стол, пододвинул к нему сигареты, пепельницу.

– Скажи мне, Виктор Петрович, разве это справедливо? Работаем день и ночь! Полигон, танкодром, походы, учения. В передовые вышли! А они все перечеркнули, все за борт выбросили!

Рыбаков задумчиво посмотрел на Кочарова, с сожалением сказал:

– Критикуют нас правильно, Максим Иванович. И за гравий, и за дутые цифры по классности, и за то, что перед стрельбами «натаскивают» экипажи, по какой мишени кому стрелять, с какой дистанции, откуда мишень появится…

– Тренируют – не натаскивают, – поправил его Кочаров.

– Натаскивают, Максим Иванович, натаскивают, – с твердой ноткой в голосе произнес Рыбаков. – А мы делаем вид, будто этого не замечаем. Противник нам борта своих танков в бою так легко подставлять не будет, Максим Иванович. Не будет.

– Недостатки есть. Мы их не скрываем…

– Я и пришел о них поговорить.

Кочаров недовольно поморщился.

– Но за тремя соснами не видеть леса – это правильно? Им этот злосчастный песок глаза запорошил.

На что Рыбаков спокойно заметил:

– Люди они разумные, опытные. Разберутся. Да и зачем им выдумывать недостатки? Их и без того у нас хватает. Мы сами их видим.

«Не успел приехать в полк и уже во всем разобрался, увидел все недостатки!» – болезненно подумал о Рыбакове Кочаров, а вслух сказал:

– Мастерства и храбрости моим танкистам не занимать! О нас в газетах пишут!

«А тебя заносит, командир, заносит», – с грустью подумал Рыбаков и проговорил тихо:

– Некоторые корреспонденты тоже иногда через розовые очки на все смотрят. Есть еще такие… – Помолчав, добавил: – Полякова на партком вызывали. Досталось. Думаю, на пользу. Разговор был суровый…

Кочаров не высказал своего отношения к разбору дела Полякова на парткоме, но по обиженному его лицу Рыбаков понял, что он к этому относится неодобрительно.

И все же Рыбаков хотел было спросить его мнение по поводу парткома, но в это время зазвонил телефон.

Кочаров снял трубку.

– Слушаю. Выезжаю, – и посмотрел на Рыбакова. – Объявлена боевая тревога.

Рыбаков тут же вышел, а Кочаров стал торопливо собираться в штаб.

«Ну, что ж, Растокин, посмотрим, кто из нас окажется прав, – думал Кочаров, надевая фуражку. – Учения покажут».

Глава пятая

Накануне учения, в воскресный день, воспользовавшись предоставленной Дроздовым машиной, Растокин и Сергей поехали в село Рябово.

Растокину хотелось посмотреть места, где пришлось воевать и где погиб отец Сергея.

От гарнизона до села было километров сто, они рассчитывали обернуться за день.

По широкому асфальтированному шоссе ехали быстро. Справа и слева, отливая восковой спелостью, тянулись хлебные поля.

По ним, словно корабли в море, не спеша плыли комбайны, оставляя длинные скошенные полосы. По пути встречались заново отстроенные поселки и села, весело поблескивавшие на солнце свежими железными и черепичными крышами. Встречный ветер врывался в открытые форточки машины, обдавал теплой волной лицо, неистово теребил волосы.

Растокин безучастно смотрел по сторонам, думал о Марине.

«Что хотела она сказать мне в парке? В чем собиралась признаться?! Может, хотела сказать, что по-прежнему любит меня и что жизнь с Максимом у нее не сложилась?»

Волнение Растокина было связано еще и с тем, что он ехал в те места, куда приезжала Марина, и где он расстался с ней навсегда, где был тяжело ранен и чудом остался жив…

* * *

…Очнулся тогда Растокин в сарае. Под ним была разостлана дерюга, под головой лежала небольшая подушка. Густо пахло свежим сеном.

Через узкие щели сарая золотистыми щупальцами тянулись с улицы лучи света. Где-то поблизости назойливо мяукала кошка.

Его пронзила и обрадовала первая мысль – он у своих.

«Кто-то приютил меня, спрятал».

В голове гудело, была она свинцово-тяжелой, ломило в висках. Ощупав голову, он обнаружил свежую повязку. Это еще больше обрадовало его.

«Попал к своим. Но кто они? И как я здесь очутился? Где Карпунин?»

Он хотел приподняться, но в глазах все закружилось, и он снова лег.

Возле сарая неистово чирикали воробьи. Растокин жадно вслушивался в эту воробьиную перепалку, в монотонное стрекотанье кузнечика в сарае, в далекое карканье грачей, долетавшее сюда, видимо, с хлебного поля, и ему начинало казаться, что он не спрятан в сарае, а лежит на сеновале в деревне у матери, куда любил приезжать летом, и что вот-вот заскрипит дверь, покажется мать и позовет его на завтрак.

Дверь действительно заскрипела, широкий пучок света ударил в лицо.

Открыв глаза, Растокин увидел старика.

Прикрыв за собой дверь, он подошел к Растокину, осторожно потряс за плечо.

– Живой? – раздался его глуховатый голос. Растокин приподнял голову.

– Живой…

– Слава богу. А мы, право, и не надеялись. Уж очень ты был плох.

– Спасибо вам, отец – растроганно проговорил Растокин и хотел было сесть, но старик удержал его.