Лети на свет

А я… я смеюсь, отбегаю к краю тротуара, не обращая внимания на прохожих, задираю голову к окнам третьего, последнего, этажа и кричу прямо в закрытые окна нашего… нет, его номера:

— Киса, идите в жопу!

Ипполит Геннадьевич Одоевский не слышат, и хрен с ними, с Ипполитом Геннадьевичем! Они терпеть не могут, когда я называю их Кисой, считают Ильфа и Петрова несусветной пошлостью, а из сокращений своего имени признают только «Поль». По мне, это и есть пошлость, но разве мнение выпускницы жалкого Кулька, он же Институт Культуры, может интересовать самого Великого Одоевского?

Нет, сто раз нет! И я давно научилась держать его при себе, свое мнение. Я даже не уверена, что оно вообще осталось, это мнение. Действительно, зачем оно красивой куколке-супруге, она же секретарь-референт и переводчик? Да, Ипполит свет Геннадьевич весьма рачительны и не транжирят средства направо и налево, как некоторые…

Я опустила взгляд на свои мокрые кеды и рассмеялась. Вот он, результат мотовства! Уважаемый супруг не жалел денег на украшения для супруги, в его сейфе в строгом порядке лежит три десятка коробочек. Но кеды? Выкинутые деньги! Жена Великого Художника в кедах — это нонсенс, это позор, ему стыдно за меня…

Вот честное слово, если бы на мне сейчас были подобающие положению лодочки на шпильках, зашвырнула бы их в окно, и пусть потом доказывает страховой компании, что стекло разбито не по его вине.

Увы, лодочек на мне не было… впрочем, что это я? Никаких «увы»! С сегодняшнего, четвергового, вечера я начинаю новую жизнь. Никаких «увы», только «ура». Так что — ура, на мне кеды! Они не достались врагу!

Помахав невозмутимому швейцару, я двинулась вдоль тротуара в новую жизнь. Почему-то в голове вертелась мелодия из «Кармен», про тореадора. Ее я и запела. В полный, мать его, голос! Боже, как давно я не позволяла себе просто так, от полноты чувств, орать дурниной! Почему? А, знаю, вы же догадались — жене Великого не подобает. Фальшиво петь — не подобает, громко разговаривать или смеяться — не подобает, глупо шутить — не подобает, выпячиваться и пытаться заслонить талант Великого — вообще карается пожизненным расстрелом без права переписки.

Не, ну если там такой талант, что его способен заслонить спетый мной под гитару Окуджава… молчу-молчу. Жене Великого не подобает быть язвительной дрянью, словно на помойке подобранной оторве.

Ура помойке! Ура Лондону! Ура этому прекрасному дождю!

Оборвав на половине песенку тореадора, все равно дальше слов не помню, я перешла на Битлов. Желтая подводная лодка — самое то по лондонской погоде! Особенно…

Да, особенно когда нечто черное и рычащее проезжает мимо тебя и обливает водой из настоящей лондонской лужи. Холодной и грязной лужи. А от неожиданности ты взмахиваешь руками и роняешь очки прямо на проезжую часть, и они тут же исчезают под шиной двухэтажного красного автобуса.

Я остановилась, хватая ртом воздух и готовясь не то заплакать, не то обругать этот ужасно несправедливый мир… но вместо этого выдохнула — и рассмеялась. Я смеялась, раскинув руки в стороны и подставляя лицо дождю, вокруг меня шумела улица, шелестели и брызгались автомобили, шлепали чьи-то торопливые шаги. А потом снова зарычал байк — и замолк где-то рядом.

— Мисс, вам хорошо? — раздался совсем рядом глубокий голос из тех, которые принято звать «бархатными», правда, кроме бархатных обертонов было в нем некое насмешливое ехидство.

От неожиданности я открыла глаза и уперлась взглядом в нечто здоровенное, больше всего похожее на одетый в коричневую кожу шкаф. То есть мои глаза были где-то на уровне его плеч. Очень, очень впечатляющих. Под мышкой любитель неожиданных вопросов держал мотоциклетный шлем, с которого лилась вода.

— Мне очень хорошо, мистер! — ответила я по-английски, поднимая взгляд…

И понимая, что без очков и под дождем разглядеть его лицо мне не суждено. Разве что наличие короткой щетины на нордическом подбородке и черную бандану поверх светлых (вроде бы) и стремительно намокающих волос. А плевать! Что я, вежливых байкеров не видела?

— Тогда по элю, или мисс предпочитает виски?

Он говорил про эль, а я чувствовала, как его взгляд скользит по моей груди. Прекрасный пейзаж, не спорю: рельеф кружева под тонким мокрым хлопком и торчащие от холода соски.

На мгновение мне захотелось прикрыться ладонями, ведь приличной замужней женщине не подобает, а в следующий момент я подумала: к черту. Я четыре года была примерной верной женушкой, один раз слишком тепло улыбнулась незнакомцу в отеле — и тут же стала шлюхой. Наверное, потому что от моих улыбок незнакомцу никакой пользы для карьеры Великого Художника. Вот был бы на его месте какой-нибудь меценат с толстым брюхом и еще более толстым кошельком, Ипполит свет Геннадьевич бы слова не сказал.

— По виски, мистер-на-байке, — улыбнулась я врагам назло.

— Я знаю отличное заведение, поехали, — подмигнул мне байкер.