Летящая на пламя

— Спокойной ночи, — быстро сказала она и торопливо вышла на террасу, где ее ослепило южное вечернее солнце, стоящее низко над горизонтом. Ах, в какой сочувственной усмешке скривились бы красивые губы миссис Плам, если бы ей довелось стать свидетельницей унижения Олимпии в тот момент? Как бы она покачала головой и сказала, что Олимпия сама во всем виновата, поскольку слишком часто предается пустым мечтам.

Войдя в свою комнату, Олимпия опустилась на прохладный изразцовый пол у кровати. Став на колени и сложив руки, она произнесла свою ежевечернюю молитву. В этот момент ей так хотелось исчезнуть, раствориться в воздухе, превратившись в легкокрылого мотылька.

Ах, если бы вся эта унизительная для нее сцена разыгралась на глазах какого-нибудь другого человека, а не сэра Шеридана! «Яд!»

И подумать только, насколько капитан Дрейк предан делу свободы! Он готов был пойти ради него на страшные жертвы — жениться на ней, такой уродине, притворяться, что восторгается ею, стараясь пощадить ее чувства.

Но теперь даже его рыцарская учтивость отказала ему. Он рассердился на нее так, что больше не мог притворяться, и сказал всю правду. Она жалкая неудачница, не способная даже сделать первый шаг к той цели, к которой всегда стремилась. «Яд, чистейший яд, отрава!»

Олимпия подняла голову и увидела свою размытую розоватую тень на кровати и выбеленных стенах. А рядом с этой тенью еще одну — большую, занимающую почти все пространство комнаты. Девушка оглянулась и вскочила на ноги.

— Не обижайтесь на меня, — сказал сэр Шеридан, стоявший на пороге, прислонившись к дверному косяку. — А когда снова будете молиться, вставьте и за меня словечко, хорошо? Помолитесь за Шеридана Дрейка, рыцаря ордена Бани, бывшего капитана, бесцеремонного ублюдка и бессердечного пса. Думаю, старик напряжет свою память и припомнит меня.

Олимпия взглянула на него сквозь пелену слез.

— Не плачьте, — сказал Шеридан.

Но девушка не могла успокоиться, слезы сами текли по ее щекам, и, устыдившись своей слабости, она опустила голову.

Шеридан подошел к ней, неслышно ступая босыми ногами.

— Черт побери, — выругался он в сердцах и прижал ее к своей груди. — Вы сделали из меня круглого идиота!

Пальцы Шеридана запутались в густой копне ее волос. Он сжал в горсти шелковые пряди и потянул, причинив ей сильную боль, а затем припал губами к губам Олимпии. Его поцелуй не был нежным, Олимпия чувствовала, что он хочет выместить на ней свою злость. Обхватив обеими руками девушку за талию, Шеридан прижал ее к себе, чувствуя соски ее высокой груди, скрытой только тонким шелком и смятыми кружевами пеньюара. Окружающий мир исчез, теперь для Шеридана существовала только ее мягкая, нежная плоть, ее губы, чуть солоноватый вкус которых он ощущал на своем языке, пышные формы ее маленького тела и бархатистая кожа. Он чувствовал, что еще немного — и совсем потеряет голову, он не мог больше сопротивляться своим желаниям, не мог бороться с ними. Все это было так бессмысленно! И хотя Шеридан знал, что, поддавшись минутной слабости, тем самым погубит себя, его уже, казалось, ничто не могло остановить.

Олимпия тоже обняла его и начала гладить по спине, чувствуя, какая у него гладкая кожа и крепкие, напряженные мускулы. Она не могла найти на ощупь рубцы и шрамы, оставленные кнутом. Но, вспомнив о них, Олимпия почувствовала, как ее охватили жгучая страсть, желание любить и ласкать этого человека. Сгорая от сладкой муки в его объятиях, она ощущала себя частицей его самого.

— Ну хватит… — выдохнул он, отрываясь от нее. — Хватит. О Боже, это же самоубийство! Надо остановиться.

Но он все еще не выпускал Олимпию из объятий. И, по-видимому, не мог остановиться. Собрав на спине ее волосы в ладонь, он начал целовать нежную шею. Олимпия своим розовым язычком лизнула его плечо, ощущая вкус разгоряченного тела. Он застонал от страсти и увлек ее на кровать, навалившись на нее всем телом. Шеридан приподнялся на локтях и, тихо чертыхнувшись, припал губами к ее шее. Олимпия почувствовала, как он судорожными движениями задирает подол ее ночной рубашки, и ощутила холодок вечернего воздуха на обнажившихся ногах и бедрах. Шеридан положил ладонь на округлый живот Олимпии и застонал от возбуждения. Он склонился и начал целовать ее грудь через тонкий шелк пеньюара. Олимпия вскрикнула от боли и наслаждения, чувствуя, как он покусывает ее сосок.

Рука Шеридана, впавшего в полузабытье, скользнула по бедру Олимпии… Он страстно хотел ее, лаская горячее влажное лоно. Олимпия подалась навстречу ему, бедра затрепетали. А когда его дерзкие ласки стали еще смелее, она неровно задышала и судорожно сжала ноги.

Его губы продолжали играть с ее сосками, а рука оттягивала голову Олимпии назад, вцепившись в шелковистые пряди волос. Олимпия застонала. В эту минуту Шеридан почувствовал яростное желание овладеть ею силой, смять ее, лишить невинности.