Летящий с ангелом

Шахтерский наш городок напоминал поселок старателей времен золотой лихорадки. Борода­тый народ ходил по жирной угольной грязи в японских сапогах с ружьями за плечом. Всюду сновали полудикие лайки, олени и джипы. В самом центре поселка находился дощатый ресторан, напоминавший салун. Частенько подвыпившие боро­дачи стреляли, причем, как нам сказали, не всегда в воздух.  Единственный милиционер на шутки местных бузотеров смотрел сквозь пальцы: его основной заботой была охрана японского представителя.

Прилавки промтоварного магазина ломились от японских товаров: от ниток до телевизоров. Бульдозеры и экскаваторы «Комацу» тоже были японскими. Грузовики — немецкие «Магирус», «Фаун» и наши военные тягачи. По дорогам угольного разреза ползали похожие на мастодонтов гигантские карьерные грузовики «Белаз» и американские «Юнитрикс». Туда-сюда сновали вездеходы с обросшими геологами и старателями, похожими на бичей. В магазине из горячительного свободно стояли только марочный коньяк и шампанское. С северной наценкой такая бутылка стоила, примерно как банкет в столичном «Национале». Когда в пятницу в магазин завозили 72-градусный питьевой спирт за девять-ноль-девять, сюда съезжались со всей округи на чем попало. Брали ящиками, с боем. Вот когда можно было полюбоваться на разнообразие техники, человеческих характеров и страстей. Например, загружают свой десяток ящиков старатели третьего участка в грязный вездеход. Рядом двое бородачей, напоминающих Че Гевару, охраняют операцию с винтовками наизготовку. В спутанных волосах ярко горят выпученные глаза, выражающие яростную готовность к отпору. И чуть что — залп поверх голов. Милиции нет. И тишина.

Пока мы к приезду отряда ставили лагерь, порядки у нас были свободными. После работы посиживали у костра и под гитарные песни обжигались питьевым спиртом под жареную на вертеле оленину. Иногда нашему повару Ренату удавалось купить к столу свежего хариуса. Но чаще всего мы ели кашу с копченой колбасой. Не однажды к нам подходили странные обросшие волосами личности в жилетах из оленьих шкур и предлагали большие золотые самородки за пятьдесят рублей или хотя бы за бутылку спирта. Но командир гнал бичей, а нам пояснял, что купить-то золото просто, но отсюда вывезти невозможно, только разве через десятилетнее заключение. При вылете на таможне, мол, нас будут обыскивать до нитки.

— Да ты чего, земеля! — возмущался странный старатель. — Все наши провозят. Если по мелочи, чтоб на зубы, то в рыбацких блеснах, а помногу, чтобы на жизнь — поездом.

— Послушайте, милейший, — назидал командир, размахивая мощным кадыком, — ну, зачем, спрашивается, честному советскому человеку этот желтый дьявольский металл? Скажите, пожалуйста, кому от него лучше стало?

— А наши брали…

— …Чтобы потом от страха трястись? Нет, батенька, честному советскому человеку это не нужно.

— А что нужно? Этому, как его? Честному… Ты скажи, достанем.

— А нужна, батенька, совесть чистая. И чтоб было, о чем с другом поговорить.

— Тогда могу истории рассказать. Если, конечно, не на сухую. Плесни-ка… Так вот, есть тут за Рыжей сопкой старинная консистория. Еще плесни, бугор, не понял что-то… Живет там один богатейший человек. У него золото все предки мыли и закапывали в землю. Живут, как бичи, едят, как собаки, а к золоту своему никого не подпускают. Сколько тонн и на сколько мильенов у них закопано, толком никто не знает. Только ни царским чиновникам, ни советским они ни грамма не отдали. А трогать их боятся: шаманы. Как глянет!.. И будешь кровью до пенсии писать. Вот так и сидят упыри на золоте и бичуют.

На следующий день мы съездили за Рыжую сопку в «консисторию». Рядом с магазином, где мы покупали цепи к бензопиле, сидел на завалинке старый якут, курил самокрутку с махоркой и смотрел вдаль. Его копченые лицо и руки облепили мухи с комарами. Одет он был в старую прожженную телогрейку, ватные штаны, истоптанные кирзачи, на голове — детская цигейковая шапка. Дом за его спиной выстроен, наверное, лет триста назад, из темно-серой выветренной лиственницы. Такие дома не гниют веками. Мы втроем стояли напротив, смотрели на мультимиллионера и с трудом переносили специфи­ческий запах замшелого бича, окружавший его. Вот так сидели его отец, дед, прадед… И ничего им не надо. А где-то в дебрях тайги в вечной мерзлоте лежат несметные сокровища.

— Дядь, дай миллион, — не удержался Ваня. — Ну что тебе стоит? Дай мильенчик. А? Бедному студенту на портвешок с макарошками.

Миллионщик даже бровью не повел.

— Вот она, классовая ненависть, — подытожил командир. — Между нами пропасть. Пойдем. Пусть сидит.

Когда приехал отряд и заселил построенный палаточный городок, порядки у нас изменились. Командир объявил о строгом сухом законе и карательных мерах. Рабочий день у нас продолжался от зари до зари, с часовым перерывом на обед. Выходные — раз в три недели. Чуть что — на большую землю с пустым кошельком.