Летящий с ангелом

Бабушка попросила проводить ее «до самого аналоя» и показала рукой в сторону очереди, стоявшей к священнику, который устало опирался на тумбу с крестами. Священник поверх склоненной головы женщины наблюдал за мной. Наконец я поставил старушку в конец очереди и пошел вон. В голове настырно звучали слова о свободе. Перед выходом в последний раз оглядел церковь. Священник по-прежнему смотрел на меня. «Я свободный человек, — проворчал я себе, — и приду, когда захочу!» Этому ворчанию последовал трезвый ответ: «Какой ты свободный, когда тобой уже помыкают, как ослом». «Хватит! — крикнул я обоим. — Приду. Обязательно сюда вернусь!»

 Но не тут-то было. Мне довелось на практике испытать, что есть цепи греха. О, это весьма ласковые, комфортные цепи. Они обвили плющом, связали тысячей лилипутских нитей, они одурманили пьяным духом. Я сам цеплялся за малейшую возможность продлить этот сладострастный плен, чтобы напиться допьяна тягучим чувственным медом.

Каждый день, а иногда и не раз, приходил я к Оле. Иногда меня встречала бабушка и гостеприимно провожала в комнату. Там она сажала меня на диван и протягивала старинную Библию. Я читал правую часть текста на русском языке, а старушка приближала ко мне ухо. Уж не знаю, доходило ли до нее хоть что-то, но слушала она всегда жадно с искренней благодарностью. Я-то уж точно почти ничего не понимал. Красивые мудрые слова, дивной красоты образы горошинами отлетали от тугого барабана моего сознания.

Потом приходила Оля. Нет — врывалась порывом благоуханного свежего ветра. Она искренне радовалась моему приходу, рассыпая вокруг искры веселья. Я отвечал ей тем же, но менее эмоционально. За столом она рассказывала о дневных приключениях, в которых все чаще фигурировали авторитеты преступного мира и сильные мира сего. И, наконец, истомившись предвкушением, погружались в горячий омут. Вполне осознавая преступность наших отношений, я все же испытывал к ней благодарность. В обществе очаровательной девушки я напрочь забыл о своей детской влюбленности, о той изматывающей боли, которая поселилась в груди с отъездом Светы. Рядом со мной находилась восхитительная девушка, близкая мне по духу… и во всех отношениях — а все остальное прочь.

Кем для меня стала Оля, я понял чуть позже. Вообще-то нечто подобное я подсознательно ожидал. Ну не могло наше ворованное счастье быть таким сладким и длиться бесконечно. Может быть поэтому, каждый миг, проведенный с Олей, я проживал так жгуче-глубоко. Может поэтому, каждый глоток ядовито-сладкого дурмана пился с такой жадностью. Но все мои самые тревожные предчувствия побледнели, когда произошло это несчастье.

Однажды ночью мне позвонили из больницы. Каким-то чужим голосом сообщили, что им доставили больную в тяжелом состоянии по имени Ольга. Назвали номер палаты и передали ее просьбу срочно приехать. Я, разумеется, среди ночи на такси приехал в больницу и на чужих ногах, в каком-то беспамятстве прошел в палату. Там, опутанная трубками, забинтованная по самые глаза лежала Оля. Спекшимися губами она с трудом прошептала, что на нее кто-то напал, сильно избил и зверски изнасиловал. Так же она сообщила, что насильник оказался болен хроническим сифилисом и, скорей всего, ее заразил. Оля сквозь слезы просила у меня прощения и умоляла забыть ее навсегда.

— Мне никогда не было так хорошо, как с тобой, — шептала она. — И никогда не было так плохо, как сейчас. Во всем виновата я одна. А ты прости меня. Я, наверное, умру. А если не умру, то покончу с собой. Забудь меня. Уходи. Сейчас придут родители.

Всю дорогу домой я ругал себя за то, что не сумел оборвать наших отношений раньше. Что-то мне подсказывало, что не она, а я виноват в случившемся. Это из-за меня так сильно ударило по Оле. Из-за меня…

Чем я мог помочь девушке? Найти и убить негодяя? Дождаться ее выздоровления и жениться на ней? Но она сказала, что умрет или убьет себя. Должно быть, насилие и заражение мерзкой болезнью — это действительно страшно. И самое ужасное не физические мучения, а отвращение к самой себе. Скорей всего, эта психическая травма уже никогда не позволит ей жить как прежде. Даже если она сумеет выжить. А на сегодня и это пока сомнительно.

Три дня я терзал себя вопросами. Каждый день пытался пройти в больницу, чтобы навестить Олю. Но там говорили, что пускать меня не велено. Наконец, сокрушая на своем пути живые преграды, все же прорвался в кабинет к главному врачу. Объяснил усталому старику в смешной голубой пижаме причину своего вторжения, но он даже бровью не повел. Из-за стола в углу кабинета поднялся грузный мужчина в накинутом на плечи халате и вывел меня в коридор.

— Я все знаю, Андрей. Оля мне, как дочь. Мы уже нашли того отморозка. Ему не жить. А тебе лучше забыть Олю. Ты никогда не сможешь относиться к ней как прежде. Ты не сможешь переступить через брезгливость. Ты меня понимаешь? Со дня этой трагедии прежней Оли больше нет. Она другая, и в ее жизни больше нет места для тебя.