Летящий с ангелом

Утром я всегда просыпался резко, будто кто меня трогал за плечо. Вскакивал на ноги и подходил к окну. Через секунду раздавалось нечто похожее на боевой клич индейцев апачей: «Мэ-э-элэ-э-ко-а-а!» Эта загадочная молочница будила весь двор, но увидеть ее никак не удавалось. Наверное, она стояла под аркой дома: там звуки усиливало эхо, и она использовала арку, как огромный рупор. Там, за окном, бежали бабушки с бидонами, лаяли собаки, летали птицы, махали метлами дворники, гудели автомашины.

Как можно валяться в постели, когда столько дел впереди! Что-то такое жило во мне, в нас… Мы проживали каждый день жадно, с интересом… Это походило на разведку боем. Нам до всего было дело. Мы подспудно искали свой жизненный путь. Почему-то не оставляла уверенность: мы обязательно найдем, что ищем. Мы победим.

Однажды пропал Павлик. Мы с ним, Юрой и Ирой ходили на развалины. Старшие очень сердились, когда мы убегали туда играть. Со времен войны в заросших бурьяном руинах находили мины, патроны и оружие. Нам рассказывали, что много непослушных мальчишек подорвалось на минах, случалось, взрывом отрывало руки и выжигало глаза. Мы сами боялись этого мрачного места, но тянуло нас туда как магнитом.

Вот и в тот день мы вчетвером пошли на развалины играть в войну. Мы бегали, кричали: «Тух-тух! Ды-ды-ды! Юрик, ты ранен. Куда пошел? Падай! Ирка, быстро неси бинты и перевяжи раненого» — «Не хочу медсестрой! Я командиром буду!» — «Тогда иди к девчонкам и командуй, сколько хочешь, задрыга». — «А я бабушке пожалуюсь!» — «У, сексотина, брысь отсюда!» Словом, все было, как обычно… Когда собрались уходить, Павлика с нами не оказалось. Мы подумали, что он убежал во двор, и спокойно пошли туда сами. Но нашего верного боевого друга там не было. Зато его искала мама с испуганными глазами. Мы вернулись на развалины и прочесали местность. Его там не было.

Мы с ребятами понуро возвращались во двор. Я шел с камнем в груди и думал, а если он погиб. А если он провалился в глубокую яму и лежит там со сломанным позвоночником. А если на него напали убийцы. Я не мог представить себе Павлика мертвым. Он такой добрый, веселый, хороший. Нет, лучше уж мне умереть вместо него. Пусть меня убьют, но только не моего друга.

И вдруг я увидел его. Павлик сидел на лавочке у нашего подъезда. Я подбежал и закричал:

— Где был? Мы тебя искали. Я чуть не умер из-за тебя!

— Извини, — сказал он тихо. — Сначала я обиделся и хотел вас проучить. А потом…

— Что? Что потом-то?

— Я видел отца. Он вернулся.

— Так радоваться должен. Ты чего?

— Я боюсь его, — признался он. В трусости он мог признаться только мне, своему другу. У нас не принято было трусить, бояться. Отец его был преступником. Он почти все время сидел в тюрьме после воровства или воровал перед посадкой в тюрьму.

— Пойдем вместе. Двоих он не тронет.

— Пойдем.

Тихо, как мыши, вошли мы в квартиру, где жил Павлик. В комнате за круглым обеденным столом сидел в голубой майке толстый мужик со стрижкой «под нуль». Он смотрел по телевизору футбол, пил пиво, курил папиросу. Его толстые руки почти сплошь покрывали голубые татуировки.

— Пришел, змееныш, — прошипел он, не отрываясь от телевизора.

— Он не змееныш! — крикнул я. — Павлик хороший человек.

— Это еще что за шмакодявка?

— И никакой не шмакодявка. Я друг Павлика. Человек. Поняли?

Он встал и подошел ко мне. Его большая сальная пятерня легла на мое горло.

— Да я тебя щас придушу…

— Души, гад! — просипел я сдавленным горлом. — Всех не передушишь, фашист поганый. За меня друзья отомстят. А тебе все равно не жить. Перо те в бок, баклан парашный.

Он удивленно смотрел на меня. Я — на него. Откуда только взялись эта моя храбрость, эти слова из блатного жаргона? Павлик стоял рядом белый, словно в параличе. Я знал одно: мне проиграть нельзя. Хоть умри, но докажи свою силу. Наши взгляды — мой и этого ворюги — сцепились, как руки борцов. Впервые в жизни я видел, как взрослый мужчина меняется от страха. Его глаза сужались и расширялись, тупая морда с поросячьими глазками побурела. Хватка его пальцев на моем горле ослабла, он растерянно опустил руку. Чем дольше мы стояли и смотрели друг другу в глаза, тем спокойней становился я, и тем большим страхом наполнялся он. Взрослый мужик боялся меня, хлипкого мальчишку! Я это видел и внутренне ликовал.

— Ладно, — сказал он. — Это… Я пошутил. — Он сунул руку в карман мятых брюк. Вынул оттуда замызганный рубль и протянул почему-то мне.

— На вот. Сходите в кино.

Уже на улице мы обнялись с Павликом и вместе пошли на проспект. Мы победили. И победу нужно было отметить. Впереди маячили неоновыми огнями вывески кинотеатра и кафе-мороженого, бурлила толпа людей, «культурно отдыхающих» после работы.

С того дня такие понятия, как пиво, футбол, папиросы, татуировки, воровство, трусость — сплелись для меня в один мерзкий клубок.