Летят наши годы (сборник)

Агриппина Семеновна вошла без стука, не спрашивая разрешения, и, застав смущенного Корнеева в странном наряде — в войлочных туфлях, в трусах и пиджаке, накинутом на нижнюю рубашку, — качнула от смеха выпиравшей из-под плюшевого жакета грудью.

— Чевой-то ты так вырядился? Ладно, ладно, не пиши, очки-то я опять позабыла. Дома-то и без штанов можно.

Положив на табуретку тяжелый, завернутый в мешковину сверток, кивнула:

— Поле передашь.

Она подождала, пока Федор Андреевич повесил пиджак и оделся, с интересом спросила:

— Сердиться-то перестал? Так-то оно лучше. А и сердился — все равно бы пришла. Я ведь ей, Поле-то, родная, одна на целый свет, это ты понять должен. Сестра матери, посчитать, так куда роднее, чем ты ей, выходит!

Агриппина Семеновна торжествующе посмотрела на Корнеева и, заметив, что он снова потянулся за блокнотом, поднялась.

— Пойду, недосуг мне нынче разговоры разговаривать.

Федор Андреевич проводил гостью до дверей, ловя себя на непреодолимом желании двинуть коленкой под этот необъятный плюшевый зад.

В мешковину была завернута половина окорока, обтянутого темно-вишневой кожицей.

«Напрасно Полина одалживается у тетки», — поморщился Федор Андреевич, перекладывая окорок с табуретки на кухонный стол.

Ровный срез шириной в две ладони розовел сочной мякотью. Проглотив слюну, Корнеев, отошел от стола и тут же вернулся. Сердясь и краснея, он отрезал большой ломоть, положил на хлеб, вонзил зубы в нежное, попахивающее дымком мясо…

Через полчаса Федор Андреевич подходил к бане, и едва вошел в буфет, как сразу понял: у жены неприятность. Еще в дверях Корнеева поразил ее грубый, какой-то незнакомый голос.

Красная, со злым, исказившимся лицом, Полина кричала:

— Придрался! Испугалась я тебя!

— А вы не грубите, — сдержанно говорил немолодой человек в очках. — Вешаете вы неправильно, обманываете, я…

— На, пиши! — швырнула Полина тетрадку и, увидев пробирающегося к стойке побледневшего Корнеева, осеклась, громко заплакала.

— Каждый тебя жуликом считает! Каторга, а не работа!

Человек в очках махнул рукой и, толкнув Корнеева, вышел.

— Уйду я отсюда, сил моих больше нет! — всхлипывала Полина, и ее сузившиеся потемневшие глаза настороженно следили за мужем.

Переполненная «забегаловка», не обращая внимания на причитания буфетчицы, весело галдела.

6.

Накануне праздника, холодным ноябрьским вечером, Полина пришла домой оживленная, разрумянившаяся, с двумя большими пакетами.

Не раздеваясь, она вывалила на стол их содержимое, взъерошила густые волосы мужа.

— Вот, а ты говоришь: смени работу. Где ты это сейчас купишь? Ну?

На столе, под ярким снопом электрического света, лежали круги колбасы, глянцевая головка сыра, коробки консервов с разноцветными наклейками; в другом пакете оказались две бутылки вина, печенье, конфеты.

Что же, выглядело все это действительно здорово, такого количества вкусных вещей Федор Андреевич не видел давно. Серые глаза жены искрились, на полных губах играла довольная улыбка.

Сняв пальто, Полина вынула из кармана платья пачку денег.

— Премия, — небрежно кивнула она.

Скользнув взглядом по небольшой пачке тридцатирублевок, Федор Андреевич отодвинул в сторону учебные программы по математике, внимательно взглянул на жену. Тяжелые оскорбительные слова, брошенные в буфете человеком в очках, поразили Корнеева, кажется, больше, чем Полину. Невольно он стал присматриваться, мучаясь от собственной подозрительности. После того случая Полина дома горько плакала, обижалась на его прямые вопросы, звучавшие на бумаге еще обиднее, и клялась, что она ни в чем не виновата.

Сейчас Полина спокойно встретила взгляд мужа, охотно пояснила:

— Двести рублей, премировали за перевыполнение плана.

Полина говорила правду. На торжественном заседании в пищеторге, когда оглашали приказ о премировании, Полина услышала и свою фамилию. Председатель месткома подал ей конверт с деньгами, сидящий в президиуме Поляков незаметно подмигнул ей и первый захлопал. Ну что же, премию она заслужила.

Федор Андреевич ласково погладил золотистые волосы жены, поцеловал ее. «Молодец!» — говорил его успокоенный, просветленный взгляд.

Он тут же сорвался с места, торжественно поставил на стол пофыркивающий чайник. Поджидая Полю, Федор Андреевич держал чайник на плитке больше часа: как только вода начинала булькать, он вынимал штепсель из розетки, а через несколько минут, боясь, что чай остынет, включал плитку снова. И все-таки угадал!

— Спасибо, — благодарно кивнула Поля.

Налив себе чаю и тут же позабыв о нем, она начала планировать:

— Вот слушай, гостей мы примем так…

За окном хлестал холодный ноябрьский ветер, а в комнате было тепло, ярко горел свет, звучал веселый молодой голос.

Первой, задолго до назначенного срока, пришла. Агриппина Семеновна.

— С праздником вас! — запела она с порога и, не меняя умильного выражения лица, властно прикрикнула: — Иди ты, что ли, морока!

Она протянула назад руку и выдернула из-за своей широкой спины маленького человечка в большой кепке и суконной поддевке.