Летят наши годы (сборник)

Кладбище было расположено на горе, посредине города. Оно густо поросло тополями, кленами, березами, на ветвях лежал густой иней, сверкавший сыпучими легкими блестками. Высоко, над деревьями, горел в морозном воздухе крест кладбищенской церкви.

Полина остановилась под старой ивой. Здесь было пусто, тихо, даже озябшие воробьи прыгали на ветках без обычного чириканья.

Настя пошла к кладбищенской сторожке и вскоре вернулась. Следом за ней, с визгом вдавливая в жесткий снег деревянную культяпку, шел старик с лопатой и ломом.

— Сто рублей, — сипло сказал он Полине.

— Дорого больно, — неуверенно ответила Настя.

— Куда уж дороже: полбуханки хлеба, — угрюмо шевельнул седыми косматыми бровями старик. — По карточке — триста граммов отваливают. Служитель!..

Приняв молчание женщин за согласие, старик раскидал лопатой снег, взялся за лом. Железная, промерзшая земля гудела, не поддавалась, словно и она противилась этой бессмысленной маленькой смерти.

Старик вскоре сбросил полушубок, вытертая суконная рубашка на спине дымилась. Он искоса посмотрел на Полину, застывшую с гробиком в руках, кивнул:

— Мужика нету?

— На фронте, — коротко ответила Полина.

И снова долбил лом, гудела неподатливая земля.

Потом Настя отобрала у Полины гробик, старик опустил его в могилу, проворно засыпал, обровнял черный холмик. Кончив, он снял шапку, перекрестился.

Ничего не видя, глотая слезы, Полина протянула деньги.

— Ну те к богу! — сипло ругнулся старик и заскрипел по дорожке деревянной культяпкой.

…Федор слушал жену, поглаживал ее золотистые волосы, пытался представить, каким был сын. Мальчик родился через два месяца после того, как Федор ушел на фронт. Вспомнился сырой апрельский полдень, когда он получил письмо Полины и узнал, что у него есть Сережка, — имя они с Полиной придумали заранее. Командир роты, седой грубоватый лейтенант, увел его тогда в блиндаж, налил полный стакан водки.

— За сына!..

Горько, что Федор Андреевич не видел мальчика даже на карточке: Полина так и не успела его сфотографировать. Осталось только одно красное кольцо. На секунду мелькнула мысль: будь он дома — сын был бы жив…

Обнимая одной рукой сидящую у него на коленях Полину, Федор Андреевич дотянулся до блокнота. Ему хотелось успокоить жену, ободрить, сказать что-то ласковое. «Что делать», — писал он; тут же зачеркивал и писал снова: «Мы еще молоды», «Будет у нас еще сын», «Или дочка…» Остро очиненный карандаш сломался, слова не шли, не находились — видно, никогда бумаге не заменить живого голоса!

Полина читала и зачеркнутое и вновь написанное, тихонько всхлипывала. Только ли о сыне плакала она? Вряд ли. Все слилось в одно: и память о маленьком, и долгие годы ожиданий, и этот чернеющий на бумаге кусочек сломанного графита… Острая жалость к мужу пронизала вдруг Полину; она словно опомнилась, обвила его шею руками.

— Расстроила я тебя, да? Ничего, Феденька, все наладится! Самое главное — вернулся. Отдохнешь, поправишься!

Обволакиваемый теплом голоса жены, только что сам утешавший Полину, Федор Андреевич согласно кивал. Да, да, отдохнет, поправится, ничего ему теперь, кроме покоя и внимания, не надо.

Полина встала, ласково коснулась рукой щеки мужа.

— Ложись, Федя, второй час.

Корнеев набросил шинель, вышел. Во дворе было темно, пусто. Только у ворот смутно белела гора дров.

Пусто было и на улице. Между черными ветвями деревьев тускло мигали редкие фонари, посвистывал свежий октябрьский ветерок. Темная, плохо освещенная улица сбегала вниз, под гору. Если свернуть сейчас вправо и пройти три квартала, — будет школа. Там до войны Федор Корнеев преподавал математику, там он познакомился с молоденькой библиотекаршей Полей Зайцевой. В самый канун войны она стала его женой… Вернется ли он когда-нибудь в школу?

Налетел холодный порыв ветра, Корнеев поежился, круто повернул назад.

Полина домывала посуду. Лицо ее было спокойным, но усталым, задумчивым.

— Погулял?

Федор Андреевич кивнул. Он разделся, лег, блаженно ощущая холодок чистого домашнего белья, уютную мягкость постели.

Сейчас, поглядывая на убиравшую со стола Полину, он ясно видел, как изменилась она за эти годы. Была худенькая, быстрая — девчонка; сейчас по комнате ходила красивая молодая женщина, неторопливо наводящая порядок.

Вот она оглядела комнату, словно проверяя, все ли убрано, помедлила, потом быстро сняла платье.

Корнеев отвел глаза, сердце у него забухало.

Погас свет, и горячее упругое тело Полины обожгло Федора. Он рывком притянул ее к себе и тут же, застонав, выпустил. Свирепая боль ударила в поясницу, замутила сознание.

— Ты что? — обеспокоенно спросила Полина. — Эх ты, солдат!

Боль отпускала медленно, нехотя. Федор Андреевич лежал неподвижно, крепко сжав губы. Наконец боль утихла, он вытер выступившую на лбу испарину, прислушался.

Полина дышала ровно, чуть слышно. Федор Андреевич дотронулся до ее лица, отдернул руку. Лицо жены было мокрым.

Корнеев тихонько скрипнул зубами, закрыл глаза.

Вот он и дома.

2.