Летят наши годы (сборник)

Работу Корнеев получил только теперь, в феврале. Она оказалась несложной, но Федор Андреевич несказанно был рад и ей. С мыслью о работе Корнеев ложился спать, а утром, прибирая в комнате и затапливая голландку, нетерпеливо поглядывал на стол, придвинутый теперь к самому окну. На столе синела приколотая кнопками калька, поблескивала никелем раскрытая готовальня. Впрочем, готовальня блестела только издали — никель на циркуле шелушился, местами проступали пятнышки ржавчины. Готовальня — подарок матери; когда-то в сельской семилетке эта готовальня была гордостью всего старшего класса…

Пламя в печке гудело, поленья потрескивали. Машинально прислушиваясь к этим уютным звукам, Федор Андреевич чертил неторопливо и тщательно. Нет, он не обманывал себя в значении этой чисто механической работы — с нею, пожалуй, справился бы любой десятиклассник, — и если он вкладывал в нее столько старания, то только потому, что вообще любил делать все основательно. Немножко, правда, он и хитрил, просто-напросто продлевая удовольствие сидеть за столом и быть занятым. Вот почему Федор Андреевич не огорчался, когда старенький рейсфедер немощно выливал на бумагу всю тушь и приходилось начинать сначала. Правда, когда черная капля шлепнулась на готовый чертеж, Корнеев подосадовал, но к помощи резинки и лезвия прибегать не стал. Взял чистый лист.

Ничего, Воложский обещал достать ему настоящую готовальню. Что бы он делал без Воложского? Вот старик — всегда бодр, полон энергии. Аккумулятор! — нашел Корнеев подходящее слово.

Чертежи занимали руки и зрение, но не мешали думать. Почему вчера ему показалось, будто Мария Михайловна чем-то обижена? Впервые эта мысль мелькнула у него, когда он вечером возвращался от них домой. Так почему же?

К Воложским он зашел в третьем часу. Они собирались обедать, и Константин Владимирович, как обычно, пригласил его. Корнеев отказался. Воложский, не слушая, начал подталкивать его к столу.

— Костик, что за манера неволить! — одернула Мария Михайловна.

Поджидая, пока Воложский пообедает, Федор Андреевич просмотрел тетради восьмого класса, неожиданно для себя попыхтел над очень несложной, как оказалось, задачей. Потом они играли в шахматы, Мария Михайловна вскоре ушла на уроки.

Вот, собственно говоря, и все. Так отчего же возникла мысль, что Мария Михайловна обижена?

Да, конечно, поэтому не стала настаивать, чтобы он сел с ними за стол. Обычно они оба не слушали никаких возражений.

Федор Андреевич прислушался, узнал шаги Полины — вот она постукала ботинками, сбивая снег, — и протер рейсфедер.

— Работаешь? — Полина пытливо посмотрела на мужа и осталась довольна: увлекшись своими чертежами, Федор стал спокойнее, все прежние разговоры забыты. Да мало ли что бывает между мужем и женой, напрасно она тогда так перетрусила!

— «Ты чем-нибудь Марию Михайловну не обидела?» — написал Корнеев.

— Я? — искренне удивилась Полина, о разговоре в кухне она давно забыла. — Нет. А что?

— «Какая-то она не такая».

Поля прочитала, усмехнулась.

— Чудной ты! То про Настю спрашивал, теперь про Воложскую. Что ты все о чужих беспокоишься? Ну, не такая — и ладно, тебе-то что? Идем вот сегодня в кино. Хорошая, говорят, картина — «Во имя жизни».

Федор Андреевич кивнул, показал на себя пальцем.

— За билетами? — догадалась Полина и засмеялась. — Я уже купила.

Улыбнулся и Корнеев.

Семейная жизнь, как погода: то безоблачно, то пасмурно. Последнее время у Корнеевых светило осеннее солнце: ясное и прохладное.

11.

Лиловый туман окутывал землю, в сырой тишине внятно журчали ручьи. Если вслушаться, можно уловить, как в веселом лопотанье талой воды звенят льдинки: вот булькнул подтаявший ледышок, вот он, должно быть, снова вынырнул из маленькой горластой пучины и зазвенел, заликовал!

Весна…

Полина сидела на лавочке у дома, невольно прислушиваясь к приглушенным звукам мартовского вечера. В душе у нее творилось то же, что и в природе: и туман стелился, и ручьи звенели. Весны всегда тревожат человека.

Только что Полину проводил Поляков.

Своего начальника она не видела больше месяца. В последний раз они встретились в кино. Поляков мельком, но внимательно оглядел Федора, Поля таким же быстрым оценивающим взглядом окинула жену Полякова — худую некрасивую женщину в коричневой дохе. Почему-то, точно по сговору, Поляков и Поля тогда не поздоровались. Вскоре Поляков выехал в командировку в Москву, несколько дней назад вернулся и сегодня, под вечер, зашел в буфет.

В новом сером пальто и кепке, он с минуту постоял в дверях, разглядывая похудевшее лицо Полины, зардевшееся при его появлении, затем — когда последний покупатель вышел — подошел к буфету.

— Здравствуй, царевна-недотрога! Ты что это похудела? Болела?

— Нет, что вы! Здравствуйте, — невпопад отвечала Полина, и ей казалось, что Поляков стиснул ей не руку, а сердце: так часто оно колотилось.

— Ну, как живешь?

— Спасибо, ничего. — Поля одергивала, халат и старалась не встречаться с черными, обжигающими ее глазами.

— Да, давненько мы не виделись. Ты тогда в кино была с мужем?

— Муж.

— Так и не говорит, значит?

— Нет.

— А я с женой был. Видела?