Летят наши годы (сборник)

— Ну, чего ты побледнел? — слабо улыбнулась Настя. Схватки утихали, но она знала, что сейчас они навалятся с новой силой. — Возьми сумку — одежду назад принесешь. Карандаш и бумагу положи — писать тебе буду. Да не суетись ты, Федя!..

Настя окинула взглядом, словно прощаясь, залитую солнцем комнату, ухватилась за руку мужа.

— Пошли! Пошли!..

Повстречавшаяся им в коридоре пожилая словоохотливая женщина спросила:

— Погулять, Настенька?

Превозмогая боль, Настя натянуто улыбнулась?

— Погулять, тетя Шура… в больницу.

— Да что ты, ай пора? — участливо захлопотала соседка, провожая Корнеевых. — Иди, миленькая, иди, ни пуха тебе, ни пера! Рожай спокойненько и ни об чем не думай. За обоими догляжу, я вон пятерых родила, слава богу!

Дорогой Настя несколько раз останавливалась, пряча от любопытных взглядов искаженное болью лицо, затем, когда немного отпускало, ободряюще улыбалась, торопливо говорила:

— Ну, не волнуйся, ты слышишь! Анку понапрасну не тревожь. Скажешь, ушла в больницу, понимает ведь все…

Говорила Настя убедительно, спокойно, но на душе у нее было тревожно. Она не забыла свои первые трудные роды и теперь побаивалась. Почему-то снова вспомнилась неприятная встреча, о которой она Федору не рассказала. Вчера, по пути из консультации, она встретилась с Полиной. После переезда Настя не видела ее и удивилась, что та так изменилась. Настя поздоровалась. Подняв осунувшееся лицо, Полина оглядела ее с ног до головы, задержала неприязненный взгляд на Настином животе, как-то подчеркнуто пронесла мимо легкое тело.

То, что у Полины могли быть свои неприятности, Насте не пришло в голову, — угрюмый, неприязненный взгляд она целиком отнесла на свой счет.

В приемной родильного дома Настя поцеловала Федора холодными истерзанными губами; в дверях она оглянулась, ободряюще помахала ему. Через несколько минут санитарка сунула Корнееву сверток с одеждой, равнодушно посоветовала:

— К вечеру узнаете.

Плохо слушающимися руками Федор Андреевич запихал в сумку платье, тапочки, вышел на улицу. Квартал он прошел в каком-то оцепенении, потом сел на чье-то крыльцо, жадно закурил.

Он никогда не думал, что все это так тяжело. Перед глазами стояло искаженное болью лицо Насти, белые, впившиеся в край стола пальцы. В голову лезла всякая чертовщина; вспоминалось, из книг и жизни, что иногда роды заканчиваются трагически. «Да что за ерунда, — сердился Корнеев сам на себя, — нечего каркать! Все будет хорошо. Придет вечером, и вот: поздравляем с сыном! Отец!»

Анка встретила Корнеева настороженным взглядом.

— А мама не пришла?

Федор Андреевич попытался принять безмятежный вид, боднул Анку пальцами — она не засмеялась, как обычно, ждала ответа.

Корнеев снял пиджак, написал: «Мама вернется через несколько дней, просила тебя быть умницей. Как твои экзамены?»

— Хорошо! Писали контрольную работу, я чисто написала. Директор у нас сидел!

Анка на минуту оживилась, но мысль об отсутствующей матери снова завладела ею.

— А к маме сходить можно?

Федор Андреевич объяснил, что возьмет ее позже, ласково погладил Анку по голове. Сейчас он испытывал к ней огромную нежность, очень хотелось прижать ее к себе, закрыв глаза, ни о чем не думая.

— Отвел? — заглянула в дверь соседка. — Ну, и слава богу! Садитесь идите, я все сготовила. Чего ж теперь — и не есть, что ли? Чай, дело житейское.

Насилуя себя, Федор Андреевич что-то глотал, подавая пример Анке, и, забывшись, крутил ложкой. Плохо ела и Анка, она часто поглядывала на Корнеева; почувствовав ее взгляд, он быстро улыбался, начинал энергично жевать; Анка упорно молчала. После обеда она так же молча уселась готовиться к следующему экзамену и задумчиво покусывала ручку.

Время тянулось бесконечно медленно, тягостно, в пятом часу ждать стало невмоготу…

В приемном покое Корнеева окликнул веселый громкий голос:

— Здорово, здорово! И ты сюда?

Посвежевший Васильев, бережно держа на руках крохотный сверток, скалил белые зубы, от него попахивало вином.

— Видал-миндал, какие мы! — откидывая кружевное покрывало, показывал он красное сморщенное личико ребенка. — Сын! А у тебя кто?

Федор Андреевич развел руками.

— Никого пока? — догадался Васильев. — Список тогда погляди. Идем сюда!

Вместе с Васильевым Корнеев подошел к вывешенному на стене списку. На коричневой доске приколотые кнопками пестрели два ряда бумажек — розовые и голубые. Голубые, оказывается, означали сыновей, розовые — дочек. И, поняв в чем дело, Корнеев невольно улыбнулся милой и трогательной выдумке.

Волнуясь, он проглядел сначала розовые листки, потом голубые.

Настиной фамилии не значилось.

— Потерпи, никуда не денется! — успокоил Васильев. — Ага, вон и моя благоверная!

Из боковой двери вышла худенькая немолодая женщина с желтыми пятнами на лице и смущенной кроткой улыбкой. Васильев неловко поцеловал ее, радостно засмеялся, оглянулся на Корнеева:

— Не забудь, земляк: крестины вместе!

Федор Андреевич подал дежурной листок; пожилая женщина с мягким одутловатым лицом удивленно высунулась из окошечка. Господи, каких только людей тут не насмотришься!