- Какая там жизнь - одно мучение, земляк! Сживает он меня со свету! Давайте, хлопцы, запускайте моторы, полетели!
- Обожди. Кто сживает со свету?
- Да Григорий Григорьевич Чучев!
- У тебя, Леша, наверное, жар. Чучев-то Григорий Алексеевич. Что случилось? - спрашивает Пеший.
- Алексеевич, Алексеевич! Григорий Алексеевич! Признайтесь, хлопцы, вы что-то напутали, - хитро смеется и качает головой Костюченко.
- А чего нам путать? Туман! - говорю я.
- Нет тумана! У меня по карте... Давай, запускай моторы. Быстрее!..
- Ну, Костюченко! Хотя ты мне и земляком приходишься, но пойди-ка ты покомандуй лучше своими ветродуями. У меня своих командиров хватает.
- Не шути, земляк, полетели. Чучев приказал. Он и с тебя голову снимет.
В это время с КП полка вышел Топорков и пальнул из ракетницы. Затем сунул ее за пояс, сложил ладони рупором и громко крикнул:
- Гвардии старший лейтенант Бондаренко! Вылетайте на разведку погоды в тот же район! Приказание генерала Чучева!
- Ну что ж, поехали! - говорю я.
Через восемнадцать минут мы, четыре гвардейца, летим над линией фронта. Туман здесь еще более усилился. От земли и до высоты тысяча двести метров он стоит плотной непроницаемой стеной. А в нашей восточной стороне ясно. Только в низинах, у реки Прегель, чего не было в предыдущем полете, легли у самой земли тонкие белые островки.
- Как погодка, товарищ метеобог шестой гвардейской? - спрашивает Пеший. - Учти: буду ее передавать за твоей подписью.
- Вот черт, - ругается Костюченко, - действительно туман. Настоящий туман. Но ты понимаешь, Володя, у меня по всем данным нет этого...
- Леша, ты умный, подумай: может ли человек высосать из пальца хорошую погоду? Приходи по утрам на аэродром, и будем вместе летать. Скажи Чучеву об этом, ты же с ним там рядом... - смеется Пеший.
- "Рядом", "рядом". Ну, он меня сегодня...
Летим домой бреющим.
- Володя, сейчас я Костюченко попугаю немножко, - говорю я Пешему.
- Давай, чтобы он нам другой раз верил!
Держу самолет над ровной местностью, где нет деревьев, столбов, строений, и "вгоняю" его в туманный островок.
Потемнело. Впереди самолета еле-еле проглядывается земля. Передние стекла фонаря кабины покрылись, как при полете в облаках, каплями воды. Я готов в любую минуту рвануть штурвал на себя и быстро взмыть вверх.
- Володя, что там мой земляк делает? - обеспокоенно спрашивает Костюченко.
- Туман тебе показывает!
- Да ну вас, ребята, к лешему! Верю же я вам. Скажи ему - пусть не балуется.
- Ладно, поднимаюсь, - говорю я и иду горкой к ослепительно сияющему солнцу.
Костюченко "пешка" понравилась. Теперь, прежде чем наносить теплый и холодный фронты, он нет-нет да и скажет: "Пойду-ка я на аэродром..."
За хорошее обеспечение боевой работы полков дивизии Костюченко был награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны II степени.
...А вот в двадцатилетие Победы сидим мы рядом: Моисеев, Пеший, Костюченко и я.
Вспомнили всех живых и погибших, это грозное время. Вдруг Пеший усмехнулся и спросил Костюченко:
- Леша, ты не забыл еще, как в Инстенбурге кросс по бегу Чучеву сдавал?
Если бы рядом с ним сидели не мы, то заместитель начальника метеослужбы авиации дальнего действия гвардии полковник Костюченко наверняка бы спросил: - А вы почему это со мной так фамильярно?
Но нам-то можно. Мы старые друзья...
* * *
Сегодня я лечу у Палия правым ведомым на бомбометание по аэродрому Грос-Диршкайм. Первым выруливает на старт Палий, вторым - я. За нами идут двадцать пять "пешек".
Стоит на старте и "молотит" пятьюдесятью четырьмя винтами 135-й полк. Здесь нас восемьдесят один человек. Впереди всех на взлетной - Мазуров. В одной руке у него белый, в другой красный флажки.
Не терпится, хочется скорее взлететь.
Мазуров смотрит на часы, улыбается, показывает вначале два пальца, затем палец и половину его - две минуты, минута и полминуты до взлета, - а потом разрешает командиру старт.
Палий дает газ и ведет машину на взлет. Взлетаем но одному. Я задался целью пристроиться к Палию до первого разворота. Надо мне это потому, что подстраивание к ведущему до первого разворота считается у летчиков шиком. Держу машину на тормозах. Даю моторам средний газ и наступаю на Мазурова, который вначале погрозил мне красным флажком, а затем раньше обычного дал белым разрешение на взлет.
Я всегда жалею моторы. Никогда без особой надобности не даю им повышенный режим. Но сегодня, под конец войны, я сдаю Палию экзамены на боевую зрелость. Я даю полный газ и не снижу его до тех пор, пока не пристроюсь к ведущему. Сегодня и я посмотрю, как Палий ведет полк. Мы, рядовые летчики, разбираемся в этом деле. Плохой опыт ведущего обычно испытываем на себе. Если Палий плохо поведет полк, он будет гнать вперед свою машину, рано и резко начнет выполнять первый разворот. А если он в этом деле мастак, то будет делать все в меру, памятуя о том, что за ним летят и стараются пристроиться двадцать шесть экипажей.
Пристраиваюсь до первого разворота.