Летит стальная эскадрилья

— Думал ли я тогда о смерти? Конечно, думал. Пока жив, я готов был драться с врагом, лишь бы уцелеть, выжить, вернуться к своим, чтобы вновь бороться за то, за что боролся до этого. Я не имел права умереть, не сделав еще чего-то для Родины. Я верил: советские люди победят, они будут дышать полной грудью, работать, радоваться, любить, творить. Но не зависела ли в какой-то мере их судьба от того, как приму смерть я, двадцатилетний летчик-истребитель, младший лейтенант Дольников? Последний мой взнос оказался не столь весомым, как мне хотелось бы. Я сбил три «мессера», пошел на таран. А большего не смог.

Да, сколько уже лет прошло после воздушного боя над рекой Молочной, а в памяти до мелочей жива трагедия тех дней.

* * *

…Я очнулся в машине. Меня куда-то везли. Был твердо убежден — на расстрел. И в голове шумело, подступала тошнота. В дремотном полузабытьи куда-то проваливался.

Поздней ночью въехали в большое село. Темно, ни огонька. Остановились возле длинного низкого здания, похожего на конюшню. Да и по запаху почувствовал, что угадал.

Стащив с машины, меня поволокли и втолкнули в конюшню. Упал на свежую солому вперемешку с сеном, прислушался. Кругом стоны, тревожный храп. Значит, тут люди. Но кто они?.. Пополз вперед и на кого-то наткнулся.

— Не ползай! Бери вправо, к стене. Там свободно… — послышался голос из глубины.

— Вы кто? — спросил.

Ответил тот же голос:

— Завтра увидишь. Такие, как ты…

Продвинувшись вправо, я уперся в стену, подгреб соломы под голову и прилег. Тело сильно болело, выпитая водка, все пережитое не давали покоя. А рядом кто-то просил пить, кто-то шел в атаку, кто-то звал мать… Сколько здесь людей? И все пленные?

Услышал, кто-то подполз и ощупью придвинулся вплотную. Почувствовал мягкую теплую руку. Хотел крикнуть, но рука закрыла рот.

— Тихо, родной, тихо, — прямо над ухом прошептал кто-то. — Я — Наташа, разведчица, а ты — летчик. Я все поняла, когда они, изверги, приволокли тебя сюда. Молчи, все расскажу.

— Уйди, подлюга! Кто подослал тебя? — злобно, но тихо сказал я, убежденный, что женщина эта действует по заданию гестаповцев.

— Дурачок, не шуми. Мне от тебя ничего не надо. Меня завтра расстреляют, я знаю. Хочу, чтобы ты передал нашим, что задание я выполнила полностью, но вот попалась. Теперь конец… А ты уйдешь, быть может.

— Все равно отстань. Ничего не скажу, сам смерти жду, — уже более спокойно ответил я.

— Ты ранен, — проговорила Наташа, — посветлеет — перевяжу. Днем я многим сделала перевязки, но некоторые и до утра не доживут. Их пригнали еще засветло, а то я одна была здесь — меня утром взяли. Завтра их дальше повезут, а тебя отдельно будут держать. Они ведь летчиков в специальных лагерях держат. Вот бы тебе поменяться одеждой с кем-нибудь из умирающих, а?

— Нет, своей смертью умру, — твердо решил я. — А ты уйди! Как ты могла перевязывать наших, если говоришь, что разведчица?

— Так ведь до войны в медицинском институте училась, на третьем курсе. Потом курсы разведчиков окончила, немецкий знаю… А перевязывала раненых их же бельем, да и свою нижнюю рубашку изорвала.

— А что это за сарай? Где мы? Может, есть возможность уйти? — с надеждой спросил я Наташу.

— Даже здоровый был, ты бы отсюда не ушел, — отвечала она, — двери одни, охрана круговая. Попробуем лучше подменить тебя мертвым… если успеем…

Но мы не успели. Мы ничего не успели из того, что детально продумали с Наташей в ту ночь.

На рассвете ее увели первой. Уже у двери на фоне голубеющего утреннего неба, когда Наташа обернулась и крикнула всем: «Прощайте!», я разглядел стройную смуглую девушку, в гимнастерке офицерского покроя, в брюках-бриджах, в ладных армейских сапожках.

Наташей она была или носила другое имя, но эта девушка, я твердо уверен, если погибла, то смертью героя. А может, жива?

Потом пришли за мной. На этот раз ехали в черном закрытом лимузине — я, сопровождающий офицер и двое автоматчиков. Долго, без остановок пробирались в западном направлении, встречая многочисленные колонны фашистских войск. Между ними было заметное различие: те, что шли в сторону фронта, выглядели свежее, наглее, с фронта же тянулись соединения с уныло опущенными головами, поблекшие, обшарпанные — видимо, едва уцелевшие.

Временами слышался гул самолетов, и по звуку мотора я определял: вот фашистские, а вот наши — родной рокот «илов», «яков». Как же хотелось, чтобы кто-нибудь из наших братьев пилотов полоснул из пушек по этим колоннам, а заодно и по черному лимузину…

Когда солнце было уже в зените, мы подъехали к переправе через Днепр. Взору представилось огромное скопление фашистских войск. Наша машина долго стояла, ожидая своей очереди. И здесь я увидел картину «братского взаимодействия» гитлеровцев, румын и власовцев.