Летняя практика

— Ты хотел, чтобы я была с тобой. Это нормально… это правильно, наверное. И тебе казалось все простым. Мы женимся. Живем вместе. Ты работаешь. Я… как получается… ты не думал о том, что мне придется оставить. И я вовсе не о золоте… я бы пережила без украшений и нарядов. Божиня с ними, с нарядами… но бросить все… отца… сестру… подруг у меня не было, это верно. Зато была старая нянька, которая меня растила. И кормилица… и ключница, она еще с мамкой своей в приданое пришла… был конюх, дядька Вернат… и кобыла моя, Серебрянка… и жизнь привычная… и да, Архип, карьера. Пусть я не наделена силой, но ведь не дура же! Мои исследования тоже были для меня важны. И почему я должна была их бросить без малейшей надежды продолжать? А еще… я никогда не любила детей, Фрол. И когда ты заговаривал о наших детях… надо было сказать сразу, но я… мне было стыдно. За многое, за что я стыдиться не должна бы, но вот… я просто не представляла себя в той жизни, которую ты рисовал. Но и не представляла себе жизни без тебя. Сложно все… и я сама себя запутала, настолько, что…

Арей ладонь мою раскрыл, провел пальцем по линии, которая не то сердца, не то жизни — бабка меня учила, а я все не могла запомнить.

— А он был внимательным… и говорил, что сестру мою любит, что сделает все возможное, лишь бы счастлива была. Я же… я же ему как сестра… у меня старших братьев не было никогда.

Архип выругался. И так нехорошо. Иных слов я прежде и не слыхивала. На всякий случай и запомнила, оно-то, может, и не заклятие, а все одно лишним не будет.

— Когда ты уехал… от него гонец пришел… с письмом, что сестре дурно, что отравили ее, не иначе… и вот-вот ей… я и бросила все, полетела… с Марьяной, — очень тихо добавила Люциана Береславовна, мы едва расслышали. — Она… она была целительницей… она могла спасти сестру… она знала, что происходит. Понимала. И пусть потом клялась, будто бы ни сном ни духом, но я уверена — знала.

Теперь голос Люцианы Береславовны звучал глухо.

— И Михаил знал.

Вдох.

Я и не заметила, что дышать перестала. Пальцы Ареевы руку сжимають, легонько, а все одно больно, только боль чужая.

— Мы не в царский терем отправились, а… в другое место. Золотая клетка… и я в ней. Не соловей, так, курица бестолковая, безголовая… и он там. Сначала говорил мне о том, что полюбил, что моя сестра, конечно, красива, да только одной красотой сыт не будешь. Что наши с ним беседы раскрыли ему глаза. Что он всегда мечтал встретить женщину понимающую, добрую… как я… он был так убедителен. Будь мое сердце свободно, я бы не устояла.

Пауза.

И длится она долго, я успеваю прижать Арееву ладонь к щеке. А Еська, на этакие нежности глядючи, отворачивается.

— Но был ты. И была Светочка, которой он недавно похожие речи пел… и я ответила отказом. Снова и снова. Я просила его отпустить меня. Я клялась, что не стану рассказывать сестре… да что там сестре, никому ни слова не скажу. Дура… и ему надоело. Мне… мне была предложена сделка. Я остаюсь в… том месте. Уступаю ему в его… ухаживаниях. Не ною. Не рыдаю. И вообще стараюсь вести себя правильно. И когда на свет появится ребенок, получаю волю и царское благословение.

Слышно, как скрипят доски под чьей-то ногой. Протяжный такой звук, от которого я лишь крепче зубы стискиваю.

— А взамен? — тихо спрашивает Архип Полуэктович.

— Вы остаетесь живыми.

— Мы?

— Все… вы… ты и Фрол… в его воле было отправить вас куда-нибудь, где… не кривись, Архип, я знаю, что вы в конце концов там и оказались. И что уцелели чудом, а не моими стараниями… и будь дело только в вас, я бы рискнула отказать. Но была еще Света. И отец… немолодой уставший… преданный царю… он бы не перенес опалы. И ладно, если бы сослали, но ведь он мог бы и казнить. Знаешь, он сказал, что за любым боярином грехи найдутся, главное, кто и как грехи эти искать станет.

Губы Еськины шелохнулись.

И этое слово я знаю, хотя ж знать его девке не приличественно. Да только иных и не скажешь.

— Я уступила. Это было… страшно? Мерзко? День за днем… пустота. Вечное ожидание. Гадание, явится он сегодня или нет. Плакать не выходит, будто отмерло что внутри… радость, когда не приходит. И утром вновь ожидание. Он подарил мне книги… редкие книги, которые я давно искала. Мои записи… моя работа… он был не против, чтобы я ее продолжала. Ему по-прежнему нравилось беседовать со мной. Он требовал искренности. И я… я пыталась… я все делала, чтобы не разозлить его… все, что могла… а могла, как оказалось, я не так и много.

— Люциана…

— То письмецо… мне сказали, что ты никак не успокоишься. И вопросы задавать начал опасные. И скоро, того и гляди, доберешься до правды, а значит, останешься без головы. И к чему тебе эту голову зазря складывать? За-ради той, которая…

Я на колечко гляжу.

От слухали мы. Подслухали. И хотя ж многое услыхали, да только нашего ли ума сии дела? Надобно ли нам знание такое? Одно радует, Еська языком молотить не станет, он-то пусть и глядится сущим пустобрехом, да только верю, что надежней человека не сыскать.

Арей тем паче про эту чужую гишторию никому не скажет.