Летняя практика

Любопытно. От уж где правда, там правда… еще как любопытно, прям свербит все от этакого любопытства.

— Это ж твой дом, — не успокаивался Еська. — Скажи Хозяину…

Оно-то верно, да, думаю, супротив Хозяина они постерегутся, а вот колечко, Люцианой Береславовной оставленное… Еська скоренько купола навесил. Может, не такого, чтоб вовсе ничего не слыхать, но какой уж получился.

Поначалу-то тихо было.

Будто ктой-то дышит, грузно так, тяжко, как старый Курман, который весу немалого, а худеть не желаеть, не разумеючи, что вес энтот на сердце его камнем неподъемным ложится. Вот будто бы досточка скрипнула, Еська ажно подскочил.

На меня глянул. А я что? Я пальцу к губам прижала, мол, молчать надобно. Он и кивнул.

Загудело.

Ухнуло.

И внове стало тихо-тихо.

— Люциана, у нас как бы дела имеются, — голос наставника звучал ясно.

И рядышком.

Я оглянулась, убеждаясь, что не стоит Архип Полуэктович за моею спиною многострадальною. Он же ж могет. Я зазеваюсь, а он руку на плечико возложит и спросит, пошто подслухиваю. Но за спиною наставника не было, а была ограда, вороты и кикиморы, которые к энтим воротам сползались. Меж лап их чешуйчатых пацуки-падальщики сновали. От и ворон лысый на плот сел, захихикал человеческим голосом.

Вот он, значится, каков — свету конец, Еськой предсказанный.

— Прости, не знаю, с чего начать.

— С начала попробуй.

— Сначала… начало далеко… помнишь Никодима?

— Этого засранца лучше к ночи не поминать.

— Архип!

— Чего? Был засранцем. И помер засранцем и…

— Я была виновата.

— Чего? Люциана, ты, конечно, всех милей, всех румяней и вообще, но на рожон он сам полез и получил заслуженно. Лучше пожалей тех, кого этот засранец… и не надо на меня так смотреть! Я уже взрослый и могу выражаться так, как сочту нужным… так вот, кто из-за него погиб…

Она вздохнула.

И горестно так, что ажно у меня сердце стало.

— Он любил меня и…

— Прекрати, — жестко оборвал Фрол. — Я тебя тоже любил. И что? Мне надо было вырезать пару-тройку деревень, любовь свою доказывая? Или еще что учинить? Любовь не оправдание, тем более ты ясно дала понять ему, что…

— Вот-вот, слушай Фрола, он умный. Бывает иногда.

— Мне начали сниться кошмары… будто Никодим возвращается. Встает передо мной и смотрит. Он ничего не делал, просто смотрел… а я просыпалась в холодном поту.

— Совесть, — прошептал Еська над ухом. — Она такая…

А мне от Люциану Береславовну жаль было. Я ж видела и про нее с Никодимом. И про Марьяну Ивановну, которая его учить взялась.

— Я не рассказывала… стыдно было… невообразимо стыдно.

Я тронула Ареевы волосы.

Живой. Как оно еще сложится — сие неведомо, и об одном жалею, что времени мы потеряли изрядно. Тепериче разумею, об чем Люциана Береславовна сказывала, повторяючи, что нынешним днем жить надобно. А я…

— Я молилась, но молитвы помогали слабо. Я даже подумывала о том, чтобы уйти из Акадэмии… вдруг все стало неважно…

— Ты же…

— Я знаю, последний год, и все это глупо, но я была молода, Фрол! Я была, по сути, девчонкой, которая всю жизнь свою недолгую прожила в золотом тереме, и вот ее впервые заставили выглянуть из этого терема. Даже не выглянуть, выпихнули в грязь, изваляли… я просто не знала, как мне все это… а тут сестрица моя… влюбилась. И так влюбилась, что… все совпало, будто кто ворожил.

Арей открыл глаза.

Хотел спросить что-то, но Еська прижал палец к губам.

— Она была желанной гостьей в тереме. А я… я нашла того, кто казался мне другом. Собеседником. Он был способен выслушать. Услышать. И разговоры с ним успокаивали. Он уверил меня, что моей вины в случившемся нет.

— А наших уверений тебе было недостаточно?

— Не знаю. — Голос Люцианы Береславовны дрогнул. — Архип, ты… ты просто не перебивай. Мне сложно говорить об этом. Пожалуйста.

Арей потрогал голову.

Поморщился.

— Он готов был слушать обо всем… просто слушать. Не пытаясь меня переубедить, как отец… не насмехаясь, как ты, Архип… не… понимаешь, мне надо было выговориться кому-то, кто не стал бы судить или требовать, чтобы я выбрала.

— А разве мы требовали?

Этот голос глухой. И я вздыхаю вместе с Люцианой Береславовной.

— Не словами, Фрол. Теперь я понимаю, что было тогда… да, вы требовали. Выбирать требовали. То, что Никодим тогда говорил, это ведь правда. Потому и задело, что правда… и у меня был выбор, но не хватало духу этот выбор сделать. Я тянула… Трусость? Да, трусость. И сегодня я бы поступила иначе… сегодня…

Тишина.

И в ней слыхать, как воють волки за околицей. От ихнего вою как-то нехорошо делается, зябко. Я сажуся подле Арея, а он меня обнимает, гладит, будто чует мой страх.