Летняя практика

Он шаг через два останавливался. Замирал. Слухал свою сеть. И шел дальше. От на крылечко ступил. Только доски под ногою захрустели. От дверь потянул, да она, разбухшая за многие годы, крепко в коське села, дергать пришлось, так едва с мясом не выдралась.

Изнутри пахнуло тленом.

И гнилью.

Я лицо рукавом прикрыла. И щит в руке стиснула. Готовый уже. Чуть что — кину на пол, там и…

— Не спеши. — Арей в хату войти не торопился. Стоял на пороге. Щурился, вглядываясь в темное смердючее нутро дома. — Нечисто здесь…

Нечисто.

И грязно, я б сказала. Я и в своей-то хате пока прибралась — умаялась чисто. Это ж сколько лет неметена она была? А туточки и вовсе. Пыль ковром лежит, серым да пушистым. Ступи на такой — и утонешь. И главное, что ковер сей мягоньким глядится… да и не страшен он.

С чего пыли бояться?

Она сама ко мне лезет, ластится, вылепляя…

— Кидай! — рявкнул Арей.

И щит сам собой от этого крику — надо же, вот и голосище у него! — с руки соскользнул, накрыл нас куполом. Стою. Гляжу. Глазами хлопаю.

С чего это Арей переполошился?

Пылюка?

Ну… пылюка… странно, конечно, что она мне вдруг да по нраву пришлась… когда это я пылюку любила-то?

— Смотри хорошо, Зослава. — Арей ладони о штаны вытер, рученьки встряхнул. — Я про это только в книге читал.

Об чем он?

Неубранных хат не видывал?

Или… вот дурища, конечно, пыль пыли рознь. И нынешняя — клочковата, седовата, страшна — вовсе не пыль… вот клочья один к другому притянулись, срослись, слепились в фигуру страшенную. И встал передо мной будто бы человек, только из человечьего у него две руки да две ноги. Голова-тыква на плечах покатых лежит. Живот до самых колен обвис бурдюком пустым. Из-под живота срам выглядывает, и такой, что иной жеребец обзавидуется.

Стоит и хихикает.

Голова, из пыли лепленная, страшенна.

Лоб огромен.

Нос провален, будто в пыли пальцем дырки две проткнули. Глазьев вовсе нет. А губы лупатые, вывернутые.

— И кто это в гостейки пожаловал? — спросило диво дивное человеческим голосом. — Давненько уж никто не захаживал… позабыли дедушку, позабросили.

И к нам шагнул.

А идет — с ноги на ногу переваливается.

— Нехорошо… а с чем вы, гостейки, пришли? — Голосок у него звонкий, дитячий, только меня от того дрожь пробирает. — С добром али с худом?

— С добром, — отвечаю, — дедушка. Конечно, с добром.

— От и хорошо. — Губы евонные в усмешечке растянулись. — А то порой от заглянут в дом гости дорогие, покрутятся, и разумеешь, что никакие это не гости, а как есть воры да разбойники.

И пальцем нам погрозил.

— Стращать удумал дедушку? — Это он уже к Арею голову безглазую повернул. — От неслух!

И рученькой крутанул, будто воздух замешивая. От того Арей покачнулся, но устоял.

— Скажи своему ка-ба-леру, — слово сие дед произнес по складам, — чтоб не юродствовал, не забижал старичка… а то ж старичок обидеться способный… и тогда худо будет, худо…

На голос евонный завыло что-то в разваленной печи.

Заухало, будто выводок сов там сховали.

Арей же головой тряхнул, а из уха у него кровяная жилочка выползла.

— Да и проходьте, — дед рукой махнул, и в пыли дороженька пролегла, — что ж вы, гостейки, в пороге стали, будто не родные? Садитеся… чаи распивать станем, говорить за жизнь… вы-то небось издалече приехали, повидали всякого…

Голос его переменился. Теперь он бежал, что водица по каменьям, журчал ручейком, и от этого журчания в ушах моих звон вызванивался. Я и сама не поняла, как шаг сделала…

Сделала бы.

Арей удержал.

— Стой. Он тебя заговорить пытается. — Кровь он вытер. — Не стоит, Страшенник…

Страшенник?

Имя-то какое… а и вправду, ему подходит. Страшен старик.

И… похож на хозяина своего прежнего… вот же, и вправду я читала, что когда хаты кидают, Хозяина в новое место не прибираючи, то с годами копится в нем обида, а обида уже пользительную нечисть в жуть жуткую переиначивает.

В Страшенника.

Силен он силой прежней, Хозяина места. Только пользует ее не во благо.

— Умный, да? — Страшенник в ладоши захлопал. — А ну-ка, молодшенькие мои, выходите… поглядите, кто к нам пожаловал! Люди-людишечки… магики сладкие, славные…

Ох, что началось!

Полезли из всех щелей твари, да такие… одни на мышей похожие, только толстых да с головами человечьими, другие — вовсе люди, но один кривой, другой хромой, за третьим лысый хвост волокется… от страху я не завизжала не иначе как чудом.

На ладонях Ареевых шары огненные вспыхнули.

И, не глядючи, кинул он их в пылюку.

Зашипело пламя.

Пригнулось, задыхаясь. Смрадно стало — не продыхнуть. А нежити мелкой только больше становится. Вот по потолку ползут тараканы огроменные, сцепляются один с другим, превращаясь в змеюку…

Не кричать надобно, а воевать, раз уж пришла…

И огонь мой старик поймал на ладонь, а другою прихлопнул.

— Что, девонька, не выходит?

И язык вывалил длиннющий, кривой.

— Ничего, скоро я до тебя доберуся… вот тогда и поговорим, за какой надобностею… — И себя за срам висючий цапнул.

От тут-то страх у меня и отступил. И злость взяла — силов нет рассказать какая! Будут всякие дедки тут девке честное грозиться непотребством!

— Зослава, нам с ними…

Грукают сковородки.