Летняя практика

— Сочувствую. — Гирей думал, что не хватит сил у него уста разомкнуть, однако же слово само слетело с губ. Сказалась тетушкина выучка. — Но я… не убивал твоего брата.

Наверное.

Точно не убивал. Если тот столь же рыж, как этот нелюдь.

Гирей сел.

В мокрых штанах, вящем свидетельстве его, Гирея, слабости духа, было неприятно. Да и… как говорить с сильным врагом, когда от тебя мочой несет? И ладно, если только ею…

— Чем могу служить я? — Он сложил руки на груди и голову склонил. — Скажи, и все исполню.

И быть может, тогда получится выжить.

Во славу рода.

И не только… если получится, Гирей уйдет. Возьмет старика, теткой приставленного в услужение. Сведет своего коня, который быстр, как южный ветер, и сгинет. Не взлететь высоко Кеншо-авару, если перешел он дорогу рыжему. И о том надобно поскорей тетушке рассказать, чтобы успела она отыскать новых союзников в борьбе за место у белой кошмы.

И конечно, во собственное, Гирей-ильбека, благополучие.

Странное дело, но он успокоился. Не убила тварь сразу? Значит, нужен он. А если нужен, то сумеет договориться. Даром, что ли, тетушка учила?

— Можешь. — Рыжий усмехнулся, и почудилось, что силой своей проклятой он заглянул в самую суть Гирей-ильбека, прочел все мысли его, и показались те смешными. — Скажи, кто позвал вас сюда?

— Я не знаю.

Он и вправду не знал имени, но…

— Врешь, — спокойно произнес рыжий и, заткнув рот ладонью, ткнул пальцем в колено.

Не пальцем — когтем.

Твердым, что гвоздь.

Острым.

Гирей закричал, но рука, зажимающая рот, погасила крик. А пламя, рванувшееся было в желании испепелить наглеца, который причинил эту невыносимую боль, опало, улеглось, дрожащее и не способное справиться с этою чужой силой.

— Когда я тебя отпущу, — спокойно произнес рыжий, — ты ответишь на все вопросы. И тогда останешься жить. Если я решу, что ты чего-то недоговорил или же солгал… — Он провел когтем по щеке Гирей-ильбека и задумчиво добавил: — Человечины я еще не пробовал. Мой дед говорил, что человеческое мясо от звериного мало отличается. Помягче вот… а в остальном — дичь как дичь.

И в штанах снова стало мокро.

Гирей-ильбек говорил пылко и быстро, заглушая дикую боль в ноге, которая — он знал — никогда не будет прежней. Он рассказывал и о тетушке своей, которая была умна неженским умом, о матери, слабой и беспокойной, как большинство женщин, о даре своем — ныне, сколь Гирей поверил, бесполезном… о встрече с Кеншо-аваром, в свиту которого он был поставлен.

О службе.

Царстве Росском… о людях, что приходили в дом тайно.

И о том человеке, который явился к Кеншо-авару перед самым походом. Гирей-ильбек видел его мельком, но… дар его позволил заглянуть за личину.

Рыжий слушал.

Внимательно слушал. Наклонился даже. Дрогнули, раздуваясь, ноздри. А желтые глаза стали яркими, как драгоценный бурштын-камень.

— Опиши, — велел нелюдь.

И Гирей описал.

Пусть видел он гостя мельком, пусть стоял тот в тени, да и Кеншо-авар заслонил его массивною своей фигурой, однако… что-то да разглядел.

И рыжему хватило этой малости.

— Вот, значит, как, — растянулись в улыбке губы. И верхняя задралась, позволяя разглядеть длинные, чуть кривоватые клыки. — Интер-р-ресно…

Рычание клокотало в его глотке. И Гирей-ильбек с немалым трудом смирил предательскую дрожь.

— Я исполнил, что ты просил, — напомнил он, пока нелюдь не забыл об обещании. Люди-то слабы памятью, и вряд ли он, волколикий, сильно от них отличен. — Сдержи свое слово.

Как тетушка учила, пусть будут милостивы к ней годы.

Сдержанно.

С достоинством.

Не требуя, но лишь напоминая, что он, Гирей-ильбек, заслужил свободу.

Рыжий склонил голову набок.

— Ты забавный, — после долгого молчания произнес он. — Но так и быть, я отпущу тебя… уходи… и не возвращайся на эту землю. Здесь вам не рады.

Эти слова Гирей-ильбек запомнил.

Он и вправду вернулся.

Без коня и без провожатого. С раненою ногой, которую он перевязал кусками некогда богатого халата. Пришлось примотать к ней палку и ковылять, опираясь на срубленный сук. Но Гирей-ильбек не смел жаловаться.

Он выжил.

Он добрался до тракта.

А там и до городка, где золото его — вот счастье, что перстни удалось сохранить, — позволило нанять обоз, охрану и целителя, который, рану осмотрев — чудом не загноилась, не иначе, — лишь головой покачал печально.

— Увы, — сказал он, — колено слишком сильно повреждено. Вам повезет, если удастся сохранить ногу.

Везение закончилось в маленьком приграничном городке, где рана воспалилась. И пламя не способно оказалось выжечь заразу. Там Гирей-ильбек, лежа на деревянном столе, к которому его прикрутили, плакал и выл, умоляя позволить ему умереть.

Не позволили.

Ногу отпилили.

Культя заживала долго. И присланный тетушкой паланкин — она всегда заботилась о тех, кто мог быть полезен, — нисколько не облегчил дороги.

Впрочем, позже, встав на ноги — и что за беда, если левая была деревянной, — Гирей-ильбек сполна оценил свою удачу. В конце концов, он был единственным, кому вообще удалось вернуться.

Елисей проводил азарина взглядом.