Летняя практика

И книгу ко мне развернул, чтоб и я смогла. А я чего? Я противиться и отговариваться, что, мол, не женского розуму то дело, не стала. И тоже прочла.

Призадумалась.

Волшба с волшбой рознится. Иная легка, что ветерок осенний, а другая — буря зимняя, лютая, которая и живое, и мертвое в бараний рог скрутит и не развеется.

— Если теоретически сугубо, то… — Арей переносицу поскреб и на меня поглядел, будто бы выглядеть чего желал. — Сложного ничего нет… это и настораживает.

Я кивнула.

Обряд и для меня простым гляделся.

Да и чего сложного? Мел? Сыщется у кого-нибудь. Небось в запасах, нам с собой даденных, значился «мел учебный колеру белого». А в моих и зеленый имелся, и синий, и хною крашенный, с воском плавленный… у Люцианы Береславовны всякого поболе.

Кости жженые?

Так… не сказано чьи. Ежель мышиные или зверя какого, то подыскать нетяжко. Вона, давече борщу варили и цельный мосел кинули в казанок. Оно, конечно, не для волшбы запретное мослы в стазис-ларе везлись, но ежель одного-другого прихватить, исключительно для всеобщего блага и учебное надобности, то не убудет.

Волос… вот тут сложней.

Чей волос брать?

А если всехний?

— Интересная мысль. — Арей книжицу закрыл, она и закрылась, ажно серебряные зубы засовов лязгнули упреждаючи: мол, не суй руки, без пальцев останешься. А то ведь сама, девка бестолковая, передала артефакту в Ареевы руки.

Что уж теперь.

Ничего.

Арей огляделся.

Почухал рожик махонький и пожалился:

— Зудит, аж не могу…

— Об угол почешись, — присоветовала я. А что, Старостин козел, еще когда козлом не был, а только козлятком смешным, очень-то об угол хаты любил скребстись. Это уже после тетка Алевтина сказала, что у него рога лезли, вот и свербело. Правда, как вылезли, все одно не обспокоился. Так и повадился с хатою бодаться… но Арей, глядишь, козла разумней будет.

Книгу он в старый схрон положил и на Хозяина, каковой рядышком крутился, поглядел:

— Сможешь сделать так, чтобы ее не нашли? А если нашли, то и не взяли?

Хозяин-то губенки поджал, бороду выпростал, каковая густейшая сделалась, курчава, и молвил важно:

— Ишь ты, еще не главный, а ужо командовать повадился! Скажи ему, хозяюшка, что я в своем доме в своем праве, и коль захочу, то никто тут и пылиночки не сдвинеть!

И ноженькой топнул.

С того стуку затряслась крыша. И балка огроменная загудела. Оконца задребезжали, а печь распростала плечи свои. Жаром из ней пахнуло.

— Понял я, понял… — Арей руки поднял. — Прости, если обидел чем, но от этой книги наша жизнь зависит… и не только наша. А ты, Зослава, хорошую мысль подбросила… у каждого по волосу взять. Только сделать это надо будет так, чтобы внимания не привлечь. Сможешь?

— Я?

Вот уж не имела забот прежде.

— Ну… меня-то они вряд ли к себе подпустят.

И то верно.

Самое поганое, что Егор прекрасно все понимал.

Он видел.

Слышал.

Но притом находился словно бы за прозрачной стеной, пробить которую у него не хватало сил. И тот, кто занял его тело, меланхолично заметил:

— И не хватит. Маг из тебя средненький. И кстати, если уж общаемся, можешь называть меня Мором.

— Да пошел ты! — ответил Егор, хотя вряд ли можно было считать ответом непроизнесенное слово.

— Куда?

Мор веселился. И его веселье вызывало приступы ярости, правда, бессильной.

— Расслабься, человек. Не рушь свое тело. Пригодится. — Мор говорил, разглядывая пустынную деревенскую улицу. — Знаешь, даже удивительно, что ты ничего не чувствуешь.

Что Егор должен был чувствовать помимо ненависти, в том числе и к себе, вляпавшемуся столь глупо, он не знал.

— Энергию. Некротику… сейчас, позволь покажу… вот…

Он что-то сделал с глазами Егора, и улочка преобразилась. Нет, никуда не исчезли ни заборы, ни уродливые домишки, ни даже почти истлевшая телега, но… теперь их окружала рваная болотно-зеленая дымка.

— Это остаточные эманации, — просветил Мор и руку протянул. Дымка, покачнувшись, поползла к этой руке, обвила… — Не паникуй. Сейчас они нам не повредят.

— А когда повредят?

Мор рассмеялся:

— Хороший мальчик, уже и говорить начал. Видишь, как мало надо для счастья? А повредят… скажем, спать в подобном месте — очень плохая идея, если, конечно, ты не некромант. Ты, к слову, никак не некромант. А вот я…

Зеленая дымка втягивалась в ладонь.

И на губах Егор ощутил терпкую сладость.

— Это вкус чужой смерти… работали здесь грязно. Посмотри, сколько оставили. — Мор шел по улице и крутил головой. — Смерть — это энергия… а уж когда получается собрать силу души… здесь срезали много душ…

— Егорушка? — Марьяна Ивановна обнаружилась в центре огромного темно-зеленого пятна. Она сидела на лавочке и вязала. — Что с тобой?

— Ничего, Марьяна Ивановна. Голова побаливает, — ответил Мор.

Вежливый, скотина.

— Голова, говоришь… — Она глянула искоса, с усмешечкой, которая заставила сердце замереть. Неужели… нет, даже думать о том не следует. — Что ж, голова — это плохо… погода меняется… не сегодня завтра задождит. Я этакие перемены, если хочешь знать, костями чую.