Летняя практика

— Мы согласны, — сказала Любляна, пальцы в косу запуская. — Но на слово ты не поверишь?

— Не поверю. Клятва духа?

Любляна лизнула белую свою ладонь, чтобы в следующий миг впиться зубами. Капли крови упали на траву, она же, мазнув раскровавленной рукой по губам, заговорила.

Слова чужого языка слетали легко.

И Егор заткнул бы уши, чтобы не слышать их, если бы мог.

— Умница. — Мор потрепал Любляну по загривку. — А теперь слушай…

ГЛАВА 17 Об ценностях семейных

Еська сам не знал, как оказался у ограды. Может, и вправду говорят, сколько волка ни корми… волком он не был. В отличие от Елисея, который так и не объявился.

Погано.

Еремка… и сказать нечего… ушел… и вот что, будто кто нарочно подгадал, чтобы остальные, если вдруг сбежать захотят, подумали хорошенько, что с бегов этаких не будет им добра и удачи.

А ведь крутилась в голове мыслишка, и не одна.

Сгинуть.

Велико царство Росское, и, умеючи, в нем затеряться легче легкого. А Еська умеет… и жаль, конечно, бросать остальных, да только вскорости все одно пути-дороженьки разойдутся. Чего уж тянуть? Днем раньше, днем позже… и пусть братья кровные, но вот близки они никогда не были.

Елисей в леса ушел.

Ерема сгинул.

Евстя вновь за ножи взялся, и главное, молчит, паскудник. Еська к нему и так, и этак подходил, чуял, что творится неладное в задурманенной Евстиной голове, да толку не добился. Емелька вовсе задуменный сидит, перебирает четки, из семечек яблоневых сделанные, губами шевелит.

Молится.

Кирей в ножички играет, всю стену истыкал, паскудина этакая.

Егор…

Ай, ну их всех… Егор и раньше на других сверху вниз поглядывал, а теперь и вовсе нос задрал. Как же, кто они против боярина знатного…

Тьфу.

Еська через ограду, пусть и была она высока, перемахнул легко. И уже на той стороне подумал, что прогулка эта — не самая лучшая идея. Один уже прогулялся… и добре бы Еська бежать решил, тут уж и рискнуть можно было бы, если б с умом, но вот ради дури…

Только тянуло его прочь от села с неудержимой силой.

В лесу было спокойно.

Где-то далече волки выли. Скользнула в кучерявой зелени птичья быстрая тень. Защебетали пичуги да и смолкли. Комарье одно звенит-вызванивает песни. Но у Еськи шкура дубленая, такую комарьем не испугаешь. Он шел, сам не зная, куда идет, свернул с тропы, да налево, да к чутью своему, которое прежде-то Еську не подводило, прислушался. По всему, цель его была недалече.

Она спала, свернувшись меж корней старого дуба. Массивный, он выходил из земли, будто то самое Божинино древо, на ветвях которого небесная твердь покоится. Ствол его, словно свитый из жил, покрывали зеленые мхи. Корни вспарывали землю, уходя в глубины ея, может, до самого сердца. И на них уже россыпями росли грибы.

Поганки.

Она закопалась в прелую листву, поджала ноги к животу, руки сложенные под щеку сунула. Спит и слюну выпустила вон… и во сне вид имеет благостный, хоть ты умились.

Умиляться Еська не собирался.

Легко перескочивши через корень, он схватил женушку за шею да и рывком на ноги поднял.

— Здравствуй, болезная, — сказал он, тряхнувши ее, еще сонную и растерянную. И по руке дал, чтоб не тянулась к острому. — Смирно стой, а то порежешься ненароком, волков приманишь…

— Волков?! — В зеленых глазах ее мелькнул страх.

— А то… тут волков всяких хватает… бродят стаями, только и ищут, чего б сожрать. Странно, что на тебя не наткнулись. А может, побрезговали этакими мослами. О твои кости небось приличный волк зубы обломает.

— Дурак. — Она все ж вывернулась и лицо чумазое платочком отерла.

— Вот и свиделись, женушка любезная. — Еська поклон отвесил до самой земли. — И каким, позволю поинтересоваться, ветром тебя сюда занесло-то?

— Я… — Она куртейку одернула.

Опять в лохмотья вырядилась. Как там матушка говаривала, сколько свинью ни мой, а в грязь потянет? Но мысль эта показалась неожиданно злой, и Еська смутился.

— Я тебя искала, — сказала Щучка и носом шмыгнула. — Шла… шла… а потом вот… заблудилась… тут дорога была… по ней азары…

— Что?

Еська насторожился. Нет, дорога дорогой, но навряд ли азары случайно по оной дороге проезжали, исключительно по мирным своим азарским делам.

— Так… ехали… там. — Щучка махнула на лес. Подумала и указала в противоположную сторону: — Или там… или… не знаю. Я заблудилась.

И до того жалко у нее вышло, что Еська вздохнул. И, присев на корень — благо устроиться на нем можно было, что на лавке, — велел:

— Рассказывай по порядку. Сбежала почему? Я тебя чем-то обидел?

Она отчаянно замотала головой. А потом вытащила из-за пазухи нож и протянула:

— Вот… мне велено было тебя… тебе…

— Меня… и мне… — Нож Еська принял осторожно. Надо же, родной братец того, которым его уже пытались убить. — А ты не захотела?

— Не захотела.

— Да сядь уже… не маячь.

Села.

Но в отдалении.

И этак осторожно, будто опасаясь, что Еська передумает. Этак кошка сидит, привыкшая, что хозяин в нее и сапогом, и чем иным кинуть способный.

— Почему сразу не рассказала?

— Я… не знала… как ты и…

Она вздохнула. То есть не доверяла. И винить ее не за что, потому как доверия Еська не заслужил.

— Что ж, спасибо, что не пырнула.