Летняя практика

А то так дотемна разговоры разговаривать можно. Главное же, что умертвие, не будь оно поганью, с места не сдвинется, пока досуха человека не высосет. И обыкновенное, может, Фролом и подавилось бы, а эта проглотит, и только щечки серые зарумянятся.

— Ох, Фролушка, знаешь ты, что спросить, как спросить. — И на лежащего мальчишку взглядом вперилась. — Отдай мне рыжих…

— Зачем?

— Придушу, — простодушно призналась Марьяна Ивановна. — По одному…

И ресничками захлопала. Была б она поживей и помоложе, Фрол бы решил, что глазки ему строит.

— Не могу.

— Отчего, Фролушка?

— Так ведь студенты…

— Ой, одним больше, другим меньше… кто их считает?

— Этих считают.

Она головой покачала укоризненно и обиду сыграла живо, этак и поверить недолго, что о малости просит старушка, а он, Фрол, упрямится.

— Марьяна Ивановна, — никогда-то он подобных игр не жаловал, — упокоились бы вы с миром, что ли?

— Не могу, Фролушка. — Она рученьки погрызенные прижала к грудям. — Душу гнев не отпускает. И клятва. Пока не исполню обещанное, не видать мне смерти… помоги уж.

— Детей убив?

— Так какие они дети-то? Выродки… один вот меня…

— Ни за что, ни про что? — Фрол Аксютович от паутины, которой умертвие его опутать норовило, с легкостью избавился. Пустил огня, да и полыхнула паутина та прахом, пеплом обернулась. Марьяна Ивановна лишь поморщилась и ноженькой топнула.

И от удара этого легкого треснула земля.

Засочилась млечным соком туманным.

— А об том, Фролушка, не тебе судить… Вот как предстану я пред Божиней, как спросит она меня, так ей и отвечу, нехай тогда судит, в ирий мне идти аль сгорать в пламени.

Фрол кивнул. Истинно так. Была бы живая, и от человечьего суда не ушла бы, а с мертвой только богам спрос.

— Если бы ты знал…

— Не знаю и знать не желаю.

Туман он унял. И силу мертвую погасил, сколько хватило.

— Не знаешь… ничего не знаешь… слеп ты, Фролушка, был, таковым и остался. — Теперь она говорила ровно, спокойно, и оттого не по себе делалось.

Нет, с одним умертвием Фрол как-нибудь да справится.

Божиня поможет.

— Хочешь знать, что с твоей зазнобушкой приключилось? Конечно, хочешь… спроси. Иди и спроси… и ответит она. Клятвы срок выходит… были три девицы, три красавицы… три магички… не подружки, нет… врать не стану… только одной бедой связаны. Глянулись они человеку недостойному…

Говорила она нараспев.

И покачивалась.

И казалось, сама земля качается, того и гляди сбросит Фрола, а сбросивши, раскроется трещиной глубокой, которая и обнимет его, спутает корнями по рукам и ногам. Втянет в черную пасть…

Он с трудом, но избавился от наваждения.

— Прекратите…

— Одну он обманул… другую снасильничал… только сам-то сие насилием не полагал. Как же, высокая честь… третьей приказал… были и четвертая, и пятая… много их было… что глядишь, Фролушка? Неужто сам о таком не думал?

Она подошла ближе.

Двигалась неловко, переваливаясь с ноги на ногу, широко эти ноги расставив. И на земле оставались глубокие следы, будто после смерти сделалась вдруг Марьяна Ивановна безмерно тяжела.

— Думал, Фролушка, думал… только запрещал себе. А отчего? Оттого, что боялся. Ну как ненароком до правды додумаешься, что тогда делать? Прощать? Мстить?

— Уходи.

Первый знак из запретных вспыхнул в воздухе, дыхнул ледяною силой и был стерт повелительным взмахом руки.

— Спроси у нее, Фролушка… теперь-то уже ответит… спроси и себя, ответ услыхавши, готов ли ты дальше делать вид, что ни о чем не догадываешься? А когда признаешься, тогда и отдай мне рыженьких… я подожду.

Она стерла и три следующих знака, а после, плюнув в лицо мертвой силой — будто ветром горячим повеяло, — добавила:

— Не хватит у тебя, Фролушка, силенок, чтоб со мною совладать. А потому… идите уж… и этого прибери бестолкового…

Шею потерла.

— Студиозус ноне зело наглый пошел. Никакого уважения к старшим!

ГЛАВА 26 Смутьянская

Царь-батюшка отошел перед самым закатом.

Она сидела подле постели его, сначала одна из многих, пусть и нареченная законною женой, увенчанная малым венцом, тяжесть которого сегодня ощущалась более, нежели когда-либо прежде. Первыми, когда стало ясно, что не очнется постылый, исчезли бояре.

За ними и боярыни.

За кем прислали девку с запиской. Кто и сам сообразил, что нечего более делать в этой пропахшей травами и сыростью комнате. Последними ушли холопки, тихо, тенями проскользнули мимо нее, сделавшей вид, будто не замечает теней и внезапной пустоты.

Он застонал.

Выгнулся.

И тогда она очнулась. Поднялась, преодолевая внезапную слабость. Подошла к окну, закрытому ставнями — в последние месяцы он с трудом переносил солнечный свет, — и решительно ставни распахнула. Воздух был тяжелым.

Летним.

Пахло травами и цветами. И в саду, должно быть, распустились белые розы… и желтые… и алые… было время, когда ее, дикую девочку, розы удивляли и завораживали совершенной своей красотой. Потом она поняла, что совершенство это — кажущееся, а красота… пройдет пара дней, и солнечный свет иссушит лепестки.

— Т-ты…

Он очнулся.