Летняя практика

— Я понимаю, почему ты смеешься… я была наивна, да? Мне казалось, что уж царицу-то никто не посмеет обидеть. Что буду я милосердной ко всем, доброй… и народ меня полюбит. И боярыни… и бояре…

Она улыбнулась глупой этой полудетской придумке.

— А все получилось иначе. Мне жаль.

— Все равно ты…

Он так и не договорил. Замолчал вдруг. Вытянулся и отошел. Она четко уловила это мгновенье. Вздохнула. Поднялась. Опустила руку, касаясь жесткой шерсти стража.

— Мы еще успели бы, верно?

Он не ответил. Никогда не отвечал, молчаливый ее тюремщик, который последовал бы и в ту, другую жизнь, самим присутствием своим напоминая о прошлом.

Или не в город бежать, но в монастырь? Какой-нибудь маленький и тихий, и там, среди иных грешниц, каяться, послушанием и молитвами прощение выпрашивать? И глядишь, вправду простят. Божиня милосердна. Оставят тварь за воротами… а там… там, глядишь, и развеется она.

Страж ухмыльнулся.

Не развеется.

Пусть протрет она монастырские камни коленями, пусть снимет кожу с рук работой во благо бедных, измозолит молитвами язык… пусть… иным грехам прощения нет. И с каждым днем грехи эти лишь тяжелей становиться будут.

Где-то далеко ударил медный колокол, неся народу печальную весть: отошел государь, осиротела земля Росская. Стало быть, вправду отошел, если погас алый камень в царском венце, тем самым извещая Хранителей, что настал час.

Она вздохнула и отерла ладонью сухие щеки.

Подняла венец упавший.

Надела.

Присела у зеркала, повернувшись спиной к мертвецу, который был до того страшен, что при одном взгляде на него ее мутило. Коснулась пуховкой щек. Подчернила сурьмой брови.

Платье оправила.

Поморщилась, увидев пятно на рукаве… потом рассмеялась: скоро уже, скоро совсем пятен этих станет много.

— Договор. Ты ведь помнишь договор? — спросила царица у зверя, который наблюдал за ней огненными очами. — Конечно. Ты помнишь. Ты все помнишь… и позаботишься о ней, когда придет час.

Зверь заворчал и повернулся к двери.

Идут, стало быть. Царица поднялась и, подойдя к двери, распахнула узорчатые створки.

— Доброго дня вам, бояре, — сказала она, и голос звучал ровно, хотя глупое сердце засбоило. Все-таки умирать было страшно… почему она не сбежала?

Еще год.

Или два.

Или даже полста лет она бы прожила… а теперь вот.

— С чем пожаловали? — спросила царица-матушка, глядя на бояр с насмешкой. И те, отшатнувшиеся было, оскорбились.

— Тварь… — произнес Волчевский и ударил первым. Клинок с легкостью пробил узорчатый шелк, и жемчуга его не остановили. В тело вошел будто в масло…

Не было больно.

Почти.

И, уже упав, глядя на них, озверевших, утративших человеческое обличье, налетевших на ее бездвижное тело, ведомых одним желанием — рвать, она осознала, что свободна.

Наконец-то.

Черное солнце, выкатившись в небо, застыло. Яркое. Слюдяное. В короне белого пламени, оно пугало людей, оживляя их страхи.

И юродивый, распевавший на паперти срамную песню, застыл, вывернул голову, глядя на этакое диво в оба глаза. А после, хлопнув себя по бокам, пошел колесом.

— Веселитесь, люди добрые! — Звонкий голос его разнесся по-над площадью, заставляя людей, замерших было в ужасе, очнуться. — Веселитесь! Добрую весть несу! Несу и никак не донесу!

Он выгнулся, точно кот, и, локти расставив, закудахтал по-петушиному.

— Старое солнце поисхудало! Так царь-батюшка велел его с неба сымать! Послал магиков могучих сильно солнце править!

— Что ты болбочешь, идиот! — Толстощекий боярин потянулся было к плети, но вовремя вспомнил, что в народе юродивых любят.

— А то и болбочу! Было одно солнышко, а станет другое! Был один царь… — Юродивый смолк, хитро поглядывая. — Уж недолго осталось!

— Крамола! — взвыл боярин и пальчиком на юродивого указал, холопы было кинулись ловить, только не больно расторопничали. А может, юродивый оказался шустер не в меру. Выскользнул из цепких лап да язык показал.

— Ждите, ждите, люди! Засветит новое солнце по-новому… и править новый царь будет иначе! Не чета прежнему!

Он шмыгнул, прячась за широкие плечи дородной купчихи, которая плечи эти и расправила. А на холопов глянула мрачно, да и на своих кивнула, мол, найдется чем ответить, коль Божининого человека обижать вздумают.

— Как возьмет метлу! Как погонит прочь бояр! — Юродивый выглянул из-за спины купчихиной и боярину язык показал. — Погонит-погонит! Так и скажет, прочь подите…

И ноженькой топнул. Кто-то засмеялся тонким нервическим смехом, который тотчас и стих.

— Землицу ихнею отымет и люду простому раздаст! И велит копать землицу, пряниками мостить…

— А пряниками отчего? — спросили из толпы.

— Так вестимо! Где это видано, чтоб у кисельных рек да берега не пряничные были?! — Юродивый рученьками развел. — И всем по монетке даст! На петушка! А Юшке ажно два!

И себя в тощую грудь ударил. Тут уж и боярин хохотнул. Потянулся уже не к плети, но к кошелю, монету выцепил и швырнул под ноги.

— На вот… на петушка, предсказатель.

Где-то вдалеке гулко, тревожно ударил Царев колокол…