Летние гости

Галинка, наверное, всему верила. Ей нравилось, что Андрюха такой умелый и смекалистый, добрый и красивый.

Правда, рассказывая о девчонке с завода, я чуть не заврался. Я сказал, что девчонка эта красивая-красивая и она даже полюбила Андрюху, но он ответил, что у него в нашей деревне Коробово есть одна девушка, он верен ей и должен поехать повидаться.

Галинка испытующе смотрела на меня, недоверие появилось в ее взгляде:

— Так ведь мы… так ведь я совсем недоростыш была, когда Андрюша последний раз приезжал. Ты почему-то не то говоришь.

Еще немного, и я бы окончательно заврался. Хорошо, что застучал кольцом в калитку Сан. Измученный, в мокром дождевике, в сапогах с побелевшими союзками, председатель отер ладонью лицо и навалился на столб.

— Галина Митриевна, Павел Аркадьевич, пойдемте со мной ненадолго. Дело одно.

Это он меня так назвал, по имени-отчеству. Мы встали и пошли по расквашенной улице, укрывшись от дождя пустыми мешками. Хорошо, что пришел Сан, вывел меня из тупика.

Но Галинка не забыла и, когда мы шли, опять спросила, как же Андрюха мог сказать той красивой эвакуированной девушке, что есть кто-то в деревне? К этому времени я придумал ответ. Уводя в сторону свой взгляд от Галинкиных открытых, ждущих ответа глаз, я сказал:

— Так ведь он хоть тебе ничего не говорил, а, видно, тебя приметил. Ведь ты и тогда была красивая.

Это добавление было от меня.

Галинка с сомнением покачала головой:

— Так, Паша, не бывает.

— Но он же говорил мне, — не сдавался я.

Не работать позвал нас председатель. В теплушке, которая была и конторой, и сторожкой, а иногда и складом для зерна, находились двое — Галинкина мать, тетка Дарья, и уполномоченная из района товарищ Сокол. Тетка Дарья была вся мокрая, домотканый сарафан в глине. Рядом с ней на лавке лежал мешок с колосьями. Товарищ Сокол, в мужской кожаной шапке, в дождевике с поднятым башлыком, стояла спиной к двери. Я сразу почувствовал что-то недоброе. Галинка бросилась к матери. Лицо ее побледнело. Она показала глазами на колосья.

— Это ты, что ли?

Тетка Дарья испуганно замотала головой.

— Это я подобрала, подобрала, ей-богу!

— Александр Иванович, ты кого привел? — спросила холодным голосом Сокол. — Почему ты дочь ее привел?

— Больше никого нет, — промямлил Сан, уводя глаза.

Тетка Дарья заплакала, приговаривая:

— Да что вы, родимые, я ведь колоски-то на убранном поле нашла. Не обрезала я. У меня и ножа нету. Отпусти уж меня, милая начальница, отпусти!

Заплаканное лицо старухи было замученным и каким-то безучастным одновременно, хоть она и упрашивала начальницу. Казалось, что она давно устала от всего, и ей даже безразлично, как поступят с ней.

Товарищ Сокол со стуком положила на стол нож. Я узнал Арапов резак.

— Вот твой нож, ты его выбросила, как только увидела меня, — сказала товарищ Сокол.

Но тетка Дарья не узнавала нож.

— Не мой, не мой, — одно и то же повторяла она.

Наверное, уполномоченная хотела передать тетку Дарью в милицию. А потом ее посадят в тюрьму. По закону военного времени. Нельзя брать колхозный хлеб.

Меня тоже поймал в прошлом году объездчик в пригородном совхозе, когда я рвал турнепс, и хотел отправить в милицию. Хорошо, что вечером пришел директор, однорукий дядька. Он сразу понял, почему я сижу в конторе под охраной объездчика, и, скривившись, махнул своей левушкой.

— Беги, а если еще поймаем — в колонию попадешь.

Если тетку Дарью, такую старую и больную, посадят в тюрьму, она там умрет. Не надо признаваться, что это ее нож. Тогда уполномоченная, может быть, отступится.

Но Галинка вдруг шагнула к товарищу Сокол и сказала прерывистым голосом, которого я ни разу не слышал у нее:

— Наш этот нож, Анна Ивановна, наш, но я прошу вас, отпустите маму. Она никогда больше не будет. Я ручаюсь, честное комсомольское, ручаюсь. А я, я буду всю осень работать бесплатно, ни зернышка не прошу, только отпустите!

Она прижала руки к груди и с мольбой смотрела на уполномоченную. Товарищ Сокол сбросила с головы башлык.

— Ты что это, хочешь, чтобы мы на хищения сквозь пальцы смотрели? Фронт без хлеба оставить? Там наши бойцы жизней своих не жалеют.

Тетка Дарья вдруг встрепенулась:

— Да у меня два сына воюют. Один командир. Может, поглавнее тебя, а ты меня за колоски поймала. Они бы мне своего хлебушка дали. Я их и родила, и выпоила. От травы я пухну, нутро у меня больное. Черви там, ты понимаешь, начальница, черви! Я и так подохну скоро.

Я вдруг как-то по-иному, чем обычно, взглянул на забитую тетку Дарью. Ведь действительно, она всех воспитала — и Галинку, и Феню, и парней. Не Арап ведь, который всех держит в страхе. И ей ведь мясо, которое приносит Арап, есть нельзя. Это я слышал, но думал, что тетка Дарья просто так говорит. Кто в войну откажется от мяса, если это даже обрезь, которую, по словам Арапа, до войны за мясо не считали, называли «черева». Сыновей, дочерей она воспитала, а хлеба у нее нет.

Галинка подбежала к матери, взяла ее за плечо, крикнула:

— Молчи! Не слушайте ее. Молчи, мама!