Летние гости

— Совецка власть бедняка али увечного, как я, в обиду не даст, — сорочьей скороговоркой талдычил он. И получалось, что бедняк и увечный — одно и то же.

Особенно поверили в Зота Сандаков Иван и другие волисполкомовцы после одного случая, когда Пермяков, считай, спас всех от неминучей беды. Нагрянул тогда в Тепляху первый раз Антон Гырдымов. Не раздеваясь сел к столу, выложил на поглядку всем револьвер.

— Ну что ж, давай говори, сколько лесу заготовлено у вас? — и из-под бровей сурово взглянул на Сандакова. У того, хоть и храбрым был солдатом в германскую и двух Георгиев носил, спина взмокла.

— Да, почитай, товарищ…

Тогда Зот скребнул голое темя, поднялся со служебной улыбочкой.

— Вот тут у меня бумага имеется, — ввернул он словцо и достал из папки первый попавшийся лист бумаги. — Рубим мы лес за Кузиной поскотиной, триста сажен определено нам, так уж к концу дело идет. Так и можете сказать.

Сандаков Иван то бледнел, то краснел. Никакой такой бумаги они не писали, и никто лес не рубил. Это из головы все Зот взял.

Комиссар сунул револьвер обратно в карман, поднялся.

— Ну, я вижу, вы тут поработали. Мне у вас делать нечего. А в других волостях ведь не делают. — И, благосклонно кивнув головой, укатил.

Сандаков Иван долго молчал, медленно приходя в себя. Потом сказал заискивающе Зоту:

— Ну, ты и дока. Ну и находчив ты, Пермяк. А если бы он бумагу-то попросил у тебя?

Зот, зная себе цену, не спеша ответил, что снял бы копию с того, чего нет.

С этой поры как-то неловко чувствовал себя Сандаков Иван с Пермяковым и вроде даже побаивался, потому что не умел он так ловко обходиться с заезжим начальством.

Мужики по старой привычке прежде всего шли к Зоту. Знали, что он и бумагу написать может, и от него многое зависит. А Сандаков Иван что? Он напрямую режет. Он хоть и на видной должности, а не у бумаг. И бывало так: сидит Сандаков, а рядом с ним за столом Зот, и к Ивану никто не подойдет, все к Зоту. Уж так всех вышколил писарь. Забрел как-то скуповатый мужик Абрам Вожаков. Надо было справить какую-то бумагу. Чтобы к Зоту найти подходец, достал кисет, расчетливо приоткрыл: закуривай. Потянулся и Сандаков Иван. Но Вожаков уже завязал гасник на устье кисета.

— Дай ему-то закурить, — вмешался Пермяков.

Абрам нехотя достал кисет, выложил скупую щепотку табаку: что бесполезных-то людей задабривать?

Особым расположением пользовался Зот у заезжих комиссаров, любителей кутнуть. Три дня, пока пировал в Тепляхе Кузьма Курилов, Зот самозванцем правил. Много тогда сорвал он со своих односельчан, прикрываясь грозным его именем. Из богатеньких пострадал, пожалуй, один поп Виссарион, у которого куриловские братишки выпустили перину и забрали ризу, а остальные все смирные, без особого зажитка, мужики.

И теперь обычно Зот заходил ко вдовым солдаткам, тихим мужикам. Фронтовиков задевать опасался — сдачи недолго получить, они люди рисковые. У тихого мужика в доме он хлопал казенной папкой по столу и говорил вроде даже с сочувствием:

— Обложение с вас. Чрезвычайный налог триста рублев, — потом заглядывал в бумаги для убедительности, — ага, триста рублев. Вот помечено.

Хозяева начинали причитать и упрашивать. Зот делал пасмурное лицо и говорил неприступно:

— Я что, я человек маленький. Как мне скажут. А знаешь, ныне какой короткий разговор? Шесть золотников в лоб — и к Духонину. Не доберу с вас, спросят с меня: куды ты денежные средства дел, Пермяков? Пропил? Хоть и не пью я. Там не докажешь. К стенке его, милого. Совецка власть по головке не погладит. Она строгая. Ух, строга!

Насчет питья хитрил Зот. Раньше сороковки носили ему, теперь первач бутылками. Самодельное зелье вроде дешевле, а по крепости не уступит казенной сивухе. Но край знал в выпивке.

Хозяева умоляли его. Знали по старинке: Зот всегда заламывает куш побольше. В конце концов секретарь делал такую рожу, как будто отрывал сам от себя кусок живого мяса.

— Ну, так и быть, кум, выручу тебя. А погинуть ноне — раз плюнуть.

Брал вдобавок к деньгам у благодарного за услугу мужика заветный фунт сахару, припахивающий лежалой одеждой: вытащили его со дна сундука.

Еще легче был разговор, когда приезжал в Тепляху кто-нибудь вроде Кузьмы Курилова.

— Не ерепенься, кум, от чистой души советую, а то и в острог отправит. Смотреть не станет. Слыхал, у отца Виссариона перину р-раз — и самого чуть не за бороду. Ох, жизнь, жизнь, порядку никакого.

Тестю Зот признавался под косушку николаевской:

— Теперя я, тятенька, говорю одно, думаю другое, а делаю совсем третье. И тебе бы порадел так. В жизни теперь надо соображать. Ой, как соображать. Народ взбудоражился, бродит в нем злой хмель. И нет пока на его угомону.

Митрия Шиляева Зот ненавидел. Схлестнулись их дороги, когда были еще парнями. Жила в деревне Гуси девушка Наталья. И статью, и умом вышла. Приметили ее и книгочей Митрий, и писарь Зот. Оба ходили на гулянья в Гуси.