Летние гости

Зот набирал в лавке у Сысоя орехов, подсолнечных семечек — для всех, а девкам — пряников. Приходил и оделял полной горстью, да так, что Наталья видела: щедрый он человек. Шутки, прибаутки сыпал походя — веселья Зоту не занимать. А говорил позычнее: пусть и бойкий язык замечает в нем Наталья. Красой Зот не вышел — нос уточкой, переносица сплющенная, черен, как почтовый сургуч. Знал это сам и на красу не надеялся. Зато речист был и этим брал: понесет околесицу — не переслушать за вечер.

Митрий приходил на гулянье позднее всех — у вдовой Матери он был один работник в семье. Но его ждали. Издалека, с самого тепляшинского угора, заливалась веселым мелким смехом его ливенка. Он и играть был мастер, пальцы так и летают по перламутровым ладам. И еще со всей округи парням гармони, пострадавшие в драках, чинил. Девки заметно веселели. Гармонь ничем не заменишь. А о гармонисте припевок у каждой целый припол. И Зот отходил в тень: с гармонью не поспоришь. Вставлял слово, когда Митрий уставал. Но уж верх был у Митрия.

Подпоил как-то Зот и подговорил тепляшинских парней избить Шиляева. Те скараулили его в черном ельнике, но колотить не засмели. Не было злости на Митрия, да и играл он в этот вечер забористее, чем на любом гулянье, потому что удалось ему перекинуться с Натальей словом, сказать, что пошлет сватов. Подошли парни в ельнике, покурили, а потом и говорят:

— Ты поори, будто мы тебя бьем, пускай Зот услышит.

Но Митрий закрутил головой, не пошел на свойский сговор.

— Не стану орать. Не боюсь я его. Коли вы боитесь, бейте меня, если, конечно, стыда нету.

Парням перед ним стало совестно. Один даже винился.

Сваты нагрянули в Гуси в одночасье и от Зота, и от Митрия. Растерянный отец Натальи долго жевал губами. Хорошо, выручила жена.

— Мы, — сказала она, — девку не неволим, пускай сама выбирает себе жениха.

И Наталья, жаром полыхая от стыда, прошептала:

— За Митрия я бы пошла.

С обиды и отчаяния Зот тем же заворотом прикатил к Сысою Ознобишину и высватал у него дочь-вековуху. Девке сызмала не повезло: лицо оспой бито, зубки косые. Поэтому и была перестарок, на пять лет жених оказался моложе, и он, пока бередило это душу, врал, что они однолетки. А поди проверь. Да и кому надо? Зато увядшая невеста привезла четыре кованых сундука приданого, одних шуб шесть штук. Сысой на радостях придачи не жалел. Товар-то несвежий сбыл. Но жена досталась Зоту смирная: во взгляде давняя терпеливость.

Не раз еще приходилось Митрию срезаться с Зотом во время сходок, шумевших в центре Тепляхи, на Крестах, где улицы пересекались и стояла пожарная караушка. Продавали на Крестах всем миром общественные угодья Василию Карпухину, и Зот, завершая сделку, лихо кричал:

— Какие деньги мы получили! Пустяки ведь, мужики. Лучше пропить, чем делить.

И уже тащил Сысоев приказчик бочонок с водкой, и ковшик подавал Зот по старшинству. Но отчаянно упрашивал Митрий, забираясь на скрипучие пожарные дроги:

— Одумайтесь, мужики. Что вы зазря все пропьете, а ведь сообща бы веялку или молотилку купить можно. Что вы, мужики!

Зот крутил головой, ухмылялся: смотрите на полоумного. Митрий расстроенно плевался и уходил с Крестов, так и не притронувшись к ковшику. Злило и терзало его то, что те же мужики, хватив горькой, брели к нему и заплетающимся языком оправдывались: грех попутал. А машину бы для обчества надо. Бают, хороша молотилка. Не мог Митрий понять своих соседей, горячился и серчал, но подбить на доброе дело так и не сумел. Подумывал, что Сысой не хочет, чтобы у общества была молотилка.

* * *

Первая любовь, видать, мучила Зота. Да и то — Наталья все время была на виду. Она еще смирнее и милее стала за Митрием. Когда Митрий попал в германский плен, с полгода от него не было писем, повадился к ней Пермяков. Пришел как-то с полуштофом водки и с тюричком конфет.

— Из-за тебя-то все я брошу, Наталья. Архипку в приемки возьму. Не смотри, что я об одной ноге. Я ведь…

Наталья выслушала, осуждающе покачала головой.

— Не совестно тебе, Зот Иваныч, при живой-то жене? — А потом так разревелась, что ушел Пермяков от греха подальше. Понапрасну думал, что притужная вдовья жизнь сделает Наталью посговорчивее.

И еще была попытка. Пришел он как-то к Наталье с топором за опояской.

— Заплот у тебя так и дышит.

И не дожидаясь согласия, начал чинить. Считай, что новый поставил. Жена хворая была, прибрела, стыдила его, а он свое выдержал: укрепил заплот.

В ту минуту, когда со смаком топором махал, похож был чем-то на Митрия, хваткой, что ли, своей, и Наталья даже ласково обошлась, сказала:

— Разговоров-то сколь пойдет, Зот Иванович. Уж не делал бы ты. Да и тяжело, поди, тебе.

А он тихо сказал:

— Это я для тебя только, Наташа, больше ни для кого, — и ушел, ничего не предлагая.

Думал измором взять. Но вернулся Митрий — из плена убежал.

* * *

В волисполкоме дали Митрию под опеку дело, которое он любил: фельдшеру помогать, если что понадобится, дрова в школу привезти. Помогай, как разумеешь. На первых порах настоял Шиляев, чтобы в левой половине Тепляшинского волисполкома был открыт Народный дом.