Летние гости

Для того чтобы как можно реже попадаться на глаза учителю математики, я стал опаздывать на уроки алгебры и геометрии, а потом решил, что вообще незачем ходить в школу.

Одного было жалко. На большой перемене дежурный и староста класса приносили булочки из неодернутой пшеницы. Булочки были маленькие, всего на два хороших откуса, но ведь булочки. И вот от них приходилось отказываться. Теперь мою долю ел кто-то другой.

Я верил, что к осени все у меня будет хорошо. Мой лучший друг Андрюха обещал устроить меня к себе на завод токарем. Устроит, и все мои грехи забудутся.

О заводе Андрюха рассказывал часто. Танковый завод появился у нас с полгода назад вместо мастерских. Андрюхин цех, так тот возник на пустыре. Пришел в первую смену Андрюха — один репей на месте цеха, на второй день — уже бетонные столбы стоят, а на третий — потолок есть и уже работяги станки втаскивают. Одной стены еще долго не было, снегом цех засыпало, а токари уже вовсю работали, хоть эмульсия замерзала и руки прихватывало к деталям.

Как наш Андрюха работал, я сам видел, когда пионервожатая водила нас на погрузку металлолома. Андрюха заметил меня и притащил в цех. Вокруг лязг и грохот, невозможно понять, где люди могут стоять в безопасности. Вверху звенел кран, справа сыпались искры электросварки, вокруг гудели станки.

— Вот мой «дипик», — сказал Андрюха и включил станок.

Сверло легко врезалось в железо, будто нож в дерево. Сила, а не станок! Мне бы к такому стать.

— Наработаешься еще, — успокоил меня Андрюха.

Потом он хотел сводить меня на сборку, где виднелись босые, без гусениц, танки, но подскочил к нам небритый старик в подвязанных нитками очках, мастер Горшков.

— Почему посторонний? Очистите цех.

— Иван Андреевич, у нас этот парень хочет работать, — вступился Андрюха.

— Ничего не знаю, — отрезал мастер Горшков, и я ушел.

Злой, видать, был этот старик. Жалко ему было, чтоб я посмотрел, как башню на танк надевают. Танков я двадцать или тридцать перевидал. Они почти каждый день проносились мимо нашего дома. Еще малоопытные были танкисты, посшибали у нас электрические столбы, и мы сидели с самодельными коптилками. А тут мастеру жалко стало, чтоб я еще на неготовый танк посмотрел.

Андрюха забирался на крышу подремать до вечерней смены прямо в черных, замасленных до хромового блеска штанах и телогрейке. От них пахло машинным маслом, железом. Вот в такой же одежде буду ходить осенью и я. И математик тогда уже мне не сможет навредить. Я ведь тогда стану токарем.

Андрюха держал в чумазом кулаке кусок жмыха и грыз его. Но жмых сытости прибавлял мало. Андрюха вздыхал:

— Хлебца пожрать бы. Вот смотри, Паш, до чего плохо человек придуман. В запас никак нельзя ему наесться. А был бы я, к примеру, как верблюд, съездил бы в деревню, на три недели вперед наелся и жил себе. В это время хлеб по карточкам скопился бы.

Я тоже бы согласился так жить. И мы начинали выдумывать, что произошло бы тогда… Или вот еще стать невидимкой. Гитлеру бы сразу можно было устроить капут.

Андрюхе было уже лет семнадцать, а может, и больше, но он дружил со мной. Во-первых, мы родом из одной деревни Коробово и еще с детства играли друг с другом, а во-вторых, он был коротышка, и его тянуло к ребятам.

Из-за своего малого ростика Андрюха тайком мучился. Коротыш такой, да еще нос уточкой, лицо круглое. Один раз он уговорил меня сходить вместе с ним к врачу-глазнику. Кто-то ему сказал, что в очках он сразу повзрослеет. Через полуоткрытую дверь я слышал, как врачиха говорила Андрюхе:

— Смотри сюда, мальчик. Какая это буква?

Андрюха сердился, что его и тут назвали мальчиком, и все время путался:

— Это «б»… Нет, вроде «з».

— Ну уж «б» никак с «з» нельзя спутать, — с подозрением говорила врачиха.

— Наверное, очки мне надо, — подсказал Андрюха, но очков ему не выписали. Зрение признали хорошим.

— А можно простые стекла носить? — просунувшись снова в дверь кабинета, спросил Андрюха врачиху.

— Странный ты, мальчик. Зачем они тебе? — ответила та строго.

Андрюха был упрямый. Он купил себе очки на барахолке, но они не принесли ему облегчения. В очках он был похож на японца, и все, будто сговорившись, стали называть его то «самураем», то «фудзиямой». Пришлось очки надевать только на работе, чтоб стружка не угодила в глаза.

Андрюха никогда не унывал. Всегда у него была новая затея. Перед самой войной мы с ним сколотили деревянные ящики для крема и щеток и ходили чистить обувь. Я с надеждой смотрел на шагающие мимо ботинки и сапоги, заискивающе предлагал:

— Может, почистим, а?

Ох, какая заскорузлая обувь была у наших горожан! Ее тыща чистильщиков не отчистит. Но никто из них не ставил ногу на мой ящик. Пожалел меня заезжий тихоокеанец моряк:

— Давай подраим.

В чистку этих единственных башмаков я вложил все усердие.

Андрюха же вычистил шесть пар сапог, бессчетно ботинок и даже одни женские туфли. Но Андрюха иная статья. Он умел зазывать.

— Подходите, подходите, беру пятак, а чищу на четвертак, до зеркального блеску, до водяного плеску! — кричал он.

А я так не умел, да и стеснялся.